Бедные-несчастные

Покинув Константино… как там дальше?
На том же русском корабле плывем
Теперь к Одессе, миновав Босфор.
Свеж и приятен воздух, небо чисто.
Укутав горемыку своего,
На палубе его я усадила,
А то бы он весь день лежал на койке
Да Библию читал. Теперь он вновь
Стал говорить о том, что мы с ним пара,
И умолять о «вечных узах». Брр!
Ведь радости парьбы не обуздаешь
На время даже, что уж там на вечность.
И как же мне в его башку втемяшить,
Что я уже сговорена с другим?

Толпа, что собралась вокруг рулетки,

Лишь издали изысканной казалась.
Конечно, были там и богачи
В роскошных шелковых жилетах, фраках,
И дамы в низко вырезанных платьях.
Там были люди среднего достатка,
Рантье, священники и коммерсанты,
Опрятные, серьезные донельзя,
Иные с женами. А бедняков
Сперва не различала я (конечно,
Людей в лохмотьях не пускали в зал).
Но, приглядевшись, стала замечать
Где латку, где залоснившийся ворот
И наглухо застегнутый, чтоб скрыть
Несвежее белье. Кто побогаче,
Клал золото, кредитные билеты;
Попроще люди клали серебро,
А перед этим думали подолгу;
Беднейшие на стол кидали мелочь
И бледные, с горящими глазами,
Как Парень мой, смотрели на игру.
Быстрее всех с деньгами управлялись
Богатые, и нищие, и те,
Кто превращался из одних в другие;
Все ж, будь он голь, богач иль середина —
Ошеломлен, неистов, позабавлен, —
Будь молод, стар или в расцвете лет —
Француз, испанец, немец или русский, —
Будь даже англичанин (эти редко
Играли, лишь смотрели свысока), —
Любой из них был словно тронут порчей.
Я поняла, в чем дело, но не раньше,
Чем совершилось то, что совершилось.

Крутящееся колесо и шарик

Размалывали что-то в игроках
И зрителях, и был этот размол
Им в радость, потому что чем ценней
Для них уничтожаемое было,
Тем ненавистней и в себе, и в прочих.
Что это за сокровище, позднее
Мне умный человек растолковал.
Душой священник его кличет, нищий —
Деньгами, немец — волей, а поэт —
Любовью. Он это нарек свободой,
Которая рождает угрызенья
За то, что сам ты сделал. Костью в горле
Она мужчинам, вот они ее
И жаждут истребить. Я не мужчина.
Тот зал мне показался римским цирком,
Где не тела калечили, а разум,
И вся эта толпа пришла смотреть,
Как разум, что постичь способен вечность,
Пришпиливают к шарику из кости.
Несчастный Парень начал делать ставки.
Другие красное чередовали
Все время с черным и меняли клетки.
Но Парень ставил только на одну,
«Зеро», начав с единственной монеты.
Ее он проиграл, за нею две,
Потом четыре, восемь и шестнадцать,
Потом поставил тридцать две. Крупье
Лопаточкой двенадцать отодвинул —
Не больше двадцати. Пожав плечами,
Он лишнее забрал. Пустили шарик,
Он выиграл. Ему досталось много.
Все эти стопки золотых монет
Ему вручили в голубой бумаге.
Он обратил ко мне счастливый взгляд —
Впервые после нашего побега.
«Ну, Белл, — он прошептал, — суди сама,
Довольно ль в этой голове ума!»
До слез мне стало жалко бедолагу,
И не почувствовала я, как сильно
Ему меня хотелось изумить.
Сказать мне надо было: «Бесподобен
Ты, Данкан, был! Как чувств я не лишилась!
Отпразднуем победу в ресторане».
Сказала я, увы, совсем другое:
«О Данкан, забери меня отсюда!
Пойдем в бильярдную — там все же меткость
Особая нужна, там так красиво
Катаются шары по ровной ткани».
Он сделался из бледного багровым.
«Так, значит, мой успех тебе противен?
Рулетку, значит, ненавидишь? Знай же,
Что ненавижу я и презираю
Ее не меньше! Но сейчас сыграю
И БРОШУ В ДРОЖЬ ХОЗЯЕВ ЭТОЙ ЛАВКИ
И ДУРАЛЕЕВ, ДЕЛАЮЩИХ СТАВКИ!»

Он встал, к другому ринулся столу

И начал сызнова. Хотела я
Одна в отель вернуться, но не знала
Ни как туда проехать, ни названья.
Сон на ногах сыграл со мною шутку —
Мне было невдомек, где нахожусь я.
Я у стены сидела на диване,
Покуда шел он от стола к столу,
Выигрывая всюду. Люд за ним.
Гул, гомон, ропот, восклицанья «Браво!»,
Рев, суматоха, светопреставленье!
Хвалили игроки его отвагу,
А дамы в низко вырезанных платьях
Бросали взгляды, значившие: «Милый,
Возьми меня, опарь меня скорей».
Один еврей там слезы лил ручьями
И Парня умалял уйти, покуда
Не отвернулось счастье. Он играл,
Пока не стали на ночь закрывать.
Сложить все деньги — вот была работка!

А Парринга несчастного тем часом

Обхаживали все, кроме меня.
Вдруг рядом кто-то, кашлянув, сказал:
«Мадам, вы мне позволите два слова?» —
И, повернувшись динь-динь-динь о Бог!
К обеду колокол! Я извелась
Изголодалась изошла слюной
Измучилась, тоскуя по борщу,
Свекольному прекраснейшему супу.
Все ж, стихотворный опыт повторив мой,
Заканчиваю снова запись рифмой.