Бедный Авросимов

И тут же возник, пронзительней, чем раньше, уже знакомый зов, и серая невероятная ночная птица бесшумно снизилась и повисла над головой нашего героя, принеся с собой тревогу.

За стеной отчетливо кашлянул подпоручик. Скрипнула половица раз, другой, и уже пошел скрип, не переставая. Заикин метался по комнате.

Авросимов скинул сюртук, чтобы легче дышать в душно натопленном доме, и английский пистолет хлестнул его рукоятью по коленке. А надобно вам сказать, что великолепное сие оружие, с помощью которого мы сокращаем свой и без того короткий век, покоилось в суконном кармашке, специально сооруженном нашим героем с таким расчетом, чтобы сей кармашек приходился как раз слева под мышкой, тем самым всегда скрытый просторным сюртуком. Что побуждало Авросимова так удобно приспособить оружие, он, верно, и сам не знал. Скорее всего, была это для него обольстительная заморская игрушка, одно обладание которой возвышало в собственных глазах, ибо он и представить себе не мог реальных возможностей сего пистолета, предпочитая наказывать обидчика, да и то в крайнем случае, руками, по-медвежьи.

А зов не умолкал, а, напротив, усиливался. Кто призывал к себе нашего героя? Кто это там, где-то, на него надеялся? Чья обессиленная душа, запутавшись в сомнениях и страхе, нуждалась в нем так отчаянно и горячо? И вот пистолет английский, блеснувший под луной, легко в ладонь улегся, и все тело нашего героя напряглось как бы перед прыжком, и уже не было ни усталости, ни хмеля, а лишь учащенное дыхание — предвестье безумств.

Скрип половиц прекратился. Подпоручик, видимо, улегся наконец, бедный. Зато из коридора послышались новые шаги, тихие и вкрадчивые. Кто-то шел осторожно, словно опасаясь расплескать воду. "Дуняша!" — мелькнуло в голове нашего героя.

"Руфь умылась, намастила себя благовониями и надела нарядные одежды, а потом отправилась в поле…"

"Я Руфь, раба твоя, простри крыло свое на рабу твою…"

Авросимов распахнул дверь. Испуганное лицо Дуняши возникло перед ним. В белой руке она высоко держала свечу. Страх ее пропал, едва увидела она нашего героя. Она улыбнулась, и два зубочка ее передних будто поддразнили Авросимова. "Нет, нет", — покачала она головой.

— Голубушка моя, — зашептал он с болью, — я зла тебе не желаю… Я тебя выкуплю, вот крест святой…

— Господь с вами, — рассердилась она, — да зачем мне ваш выкуп? Пустите, барин… — и снова улыбнулась, показывая два зубочка. — Вы своих лучше выкупайте, а нам не надобно…

"Чем снискала я в глазах твоих милость, что ты принимаешь меня?.."

И Дуняша медленно, словно в церковь, прошествовала по коридору и, отворив дверь в комнату ротмистра, скрылась за ней.

И снова наступила тишина.

"Нет, господин мой, я жена, скорбящая духом…"

Авросимов воротился к себе, понимая, что отныне сну не бывать. Неслышимые в коридоре, снова явственно заскрипели в соседней комнате половицы. И вдруг наш герой различил в стене дверь, которой раньше и не заметил. Он нащупал ручку и потянул. Дверь поддалась со скрипом. Половицы смолкли.

— Кто здесь? — тихо спросил пленный.

Что было ответить ему? Ах, стон твой напрасен, напрасен, ибо ты пока еще вольная птица и крылья твои не связаны, не перебиты.

— Это вы? — удивился Заикин, различив в темноте неясную фигуру нашего героя. — Что вам угодно, сударь? Вы следите за мной совсем уже бессовестно…

На это наш герой не смог ничего возразить. Он молча прошел к креслу и уселся.

— Вы пользуетесь тем, что я пленник и не могу проучить вас, — продолжал меж тем Заикин, но в голосе его было уже недоумение и даже сочувствие, ибо лицо нашего героя, освещенное луной, являло такую скорбь, такое нечеловеческое страдание, что у всякого порядочного и не лишенного чувств человека сердце не могло не дрогнуть.

А бедный подпоручик, как вы, вероятно, успели уже заметить, как раз относился к категории людей порядочных и добросердечных, а посему, превозмогая собственные несчастья, он подсел к Авросимову, чтобы поинтересоваться, что же с ним приключилось, а может быть, и облегчить страдания.

— Сударь, — произнес наконец наш герой, — не корите меня понапрасну. Я действительно в полном расстройстве, и мне нужно было увидеть хоть одну живую душу. Клянусь вам, что я случайно обнаружил эту дверь и, услыхав, что вы не спите, пришел к вам. Но не с просьбой о помощи рискнул я совершить сей шаг; никто помочь мне не в силах, но, зная, что вам и самому крайне тяжело, я питаю надежду хоть в малой мере облегчить ваши страдания.

Подпоручик выслушал это признание с крайним удивлением, но произнесено оно было с такой искренностью, обстановка была так невероятна, что не поверить ему было нельзя.

"Дуняша, чем доказать благородство свое?.."