Бедный Енох

«Что же эти недоделанные ангелы имели в виду, обещая мне самые суровые испытания, которые только может выдержать человек?» — вновь судорожно заплясали мысли у меня в голове — «чем таким они надеются меня раздавить?»

Мое отчаяние, вкупе с незнанием, за что мне все эти напасти, приводит к агрессии. Я начинаю злиться, что, впрочем, в такой ситуации и неплохо.

Моя злость и мое раздражение придают мне решимости настолько, что еще немного — и я начинаю с нетерпением ожидать продолжения, которое вми, вдруг становится для меня желанным…

* * *

Еще через несколько минут колокола отзвонили — и все вновь пошло по старому кругу! — воздух вокруг меня стал двигаться, плыть, будто раскаленный — и вот, все вокруг погрузилось во тьму, и лишь вдали, где-то в лесу, казалось, еще оставался небольшой освещенный клочок земли.

Увидев в этом знак, я быстро перепрыгнув невысокую ограду я побежал к нему.

* * *

Продираясь сквозь лес, падая и вставая, я бежал, все имея в виду перед собой это место до тех пор, пока не понял что сколько бы я не бежал оно все останется для меня недостижимым.

Испугавшись, не попался ли я на какую-нибудь очередную ангельскую уловку, я уж было повернул обратно, но как только я развернулся, заметив, как же далеко уже нахожусь от дома, меня вдруг стало затягивать в землю.

— О, господи! — сказал я тогда сам себе — тут же всегда было болото!

Я упрекал себя в том, что в погоне за солнечным светом забыл это, но горше всего было другое — я вдруг почувствовал, что чтобы не делали ангелы, главная их цель в отношении меня — это сделать так, чтобы я не смог вернуться домой, в прямом и переносном смысле этих слов. Потому что пока я чувствую за собой эту силу, пока у меня есть что-то за что я могу держаться, некая духовная почва, на которой я могу стоять твердо — им меня не победить, потому что я уже понял, что им нужна абсолютная победа, заключающаяся прежде всего в моем полном моральном поражении, а эта твердыня, к которой я обращаюсь как к спасительному якорю в бурю — в целом и называется дом. И уже не важно, что это — воспоминания о чем-то дорогом, реальные ли стены, либо некий мой внутренний стержень воли.

Пока это есть — меня не уничтожить.

Они очернили и опошлили все, что было если не дорого мне, то хотя бы для меня ценно — Сестра, такая нелепая в своем воскрешении, какая-то близость (в беде) с Пашкевичем, мое понимание его боли…

Ангелы представлялись мне врагами, притом абсолютно безжалостными и жестокими, главная опасность от которых для меня заключалась в том, что они желали превратить мою душу в слизь, не имеющую никакой цены, как нет никакой ценности в придорожной грязи. И я их за это возненавидел.

Какую еще мерзость они приготовят для меня? Что еще ценное мне, и святое они захотят осквернить?

* * *

Вскоре мои ноги погрузились в болото так, что я не мог ими пошевелить. Еще немного — и уже казалось, будто кто-то, схватив меня с другой стороны, из болота, тянет меня вниз, желая погубить, и в этот момент мне почему-то становится страшно не то, что я могу так вот запросто и нелепо погибнуть, но другое. Несмотря на пережитое, я ужас как боюсь встретиться лицом к лицу с тем, кто, схватив меня, утаскивает вниз!

* * *

Раз!

Я проваливаюсь в болото, после чего немного удивленно наблюдая, что за его поверхностью — не трясина, но некая странная осязаемая тьма, через которую я, пробив ее насквозь, вдруг выпрыгиваю на будто другой стороне земли, а точнее в другом месте и совершенно в другие времена.

* * *

Итак, я сидел на каком-то высушенном бревне, из которого торчали толстые, по концам обломанные ветви. Бревно было без коры и уж не знаю и как, но отшлифовано, видимо многими поколениями задниц тех, кто на нем когда-то восседал до меня.

Передо мной еле дымился небольшой уже почти потухший костерок, едва обогревающий слабым теплом пространство вокруг.

Все, о чем я думал, и все, что чувствовал и что ощущал состояло в простом, но здесь почему-то очень сильном ощущении физического голода, чувстве, которое, как я не старался, было невозможно отогнать.

Сначала я старался думать о чем-то приятном, потом — обозревать красивый закат, погружавший все вокруг в холодный полумрак, но, увы, это у меня никак не получалось.

Вдали, на тропинке, которая проходила в нескольких метрах от того места, где я сидел у огня, появилась фигурка человека, с каждой минутой становившаяся все больше и больше — человек, одинокий путник, шел, приближаясь ко мне.

Его темный силуэт, походка, посох и болтающаяся сбоку на длинной лямке сумка просто источали мир и покой, тем самым меня немногим приободряя. Мне еще показалось, на время, будто путник наверняка очень хороший, спокойный и адекватный человек, от которого, уж не знаю и почему, ждать ни подвоха, ни тем более, не приведи, господи, какой-то агрессии мне не придется… В некотором смысле человек этот был как бы «идеальной жертвой», потому как именно такие, абсолютно мирно-неагрессивные люди зачастую и становятся жертвами всякого рода негодяев, чувствующих тех, кто не может дать отпор животным инстинктом.