Когда же мы проходим мимо очередного пустого открытого и загаженного склепа Сестра вдруг обхватив меня сзади руками заталкивает меня внутрь. В этом склепе из какой-то большой и вонючей щели на меня набрасывается какая-то омерзительная старушенция, в руках у которой был шерстяной клубок и спицы — и в три счета обвивает меня нитями, пока Сестра, проявляя не дюжую силу меня держит.
Во сне я сам себя удивил тем, что проявив завидное самообладание, сопротивлялся старушке из последних сил, несколько раз ударив ей в лицо головой — так, что у нее из носа потекла не кровь, нет, а какая-то вонючая, черная, булькающая жижа.
В конце концов, крепко меня связав, старушка вонзает в меня спицы с сразу с нескольких сторон, и после они с Сестрой, как бы не слыша, как я кричу в их адрес проклятия и бьюсь в конвульсиях — громко смеются, потешаясь над моим таким жалким положением.
В конце концов я падаю лицом вниз на кафельный пол склепа, и Сестра в добавок бьет меня несколько раз каблуком своего ботинка (странно, таких ботинок она в жизни никогда не носила) по голове. Тогда меня окутывает тьма, но лишь для того, чтобы вдруг выбросить в еще один сон.
Во втором сне я оказываюсь прикованным наручниками к батарее в какой-то квартире, где меня держат в заложниках какие-то люди в черных «охотничьих масках». Я в одних трусах, больше на мне никакой одежды нет. Люди, охраняющие меня время от времени бьют меня ногами, а я, в свою очередь нарочито играю, будто подавлен и смят. Я скулю, скрепя зубами, на самом деле будучи готов растерзать своих обидчиков, но делаю вид, что морально слаб и вообще трус.
И тут происходит вот что. В комнате вдруг появляется серый котенок, который ведет по отношению ко мне себя агрессивно, бросается на меня и царапает меня, и именно он, его действия, а не люди для меня становятся последней каплей — не знаю и почему, но именно этого маленького котенка я боюсь в отличие от людей в масках.
В конце концов страх перед котенком становится таким сильным, что я вдруг, представив себе, что наручники, которыми я скован — картонные,
Сняв с одного из моих мучителей одежду и ботинки, быстро одевшись, я бегу по лестнице многоэтажки, в которой находился, вниз, время от времени встречаясь с бегущими, как я понимал, на помощь убитым мною персонажам другими людьми. Иногда эти люди были в масках, иногда нет.
Всякий раз при встрече с этими людьми между нами происходит потасовка, и непонятно каким образом всякий раз я оказываюсь победителем в схватке хоть с одним, хоть с тремя противниками одновременно.
В конце концов, оказавшись на улице я выбрасываю какого-то мужика из его машины, отнимаю у него ключи, после чего уезжаю, по пути еще несколько раз остановившись и подобным же образом завладевая очередной машиной. Я еду на огромной скорости по заполненной автомобилями дороге, часто сталкиваясь с другими машинами.
Все кончается тем, что я оказываюсь в знакомых мне местах — недалеко от дома родителей и понимаю, что хочу именно туда — к ним, туда, где мои родители, почему-то еще живой отец и мама ждут меня на кухне и пьют чай.
Я просыпаюсь.
На работе я первым делом отзваниваюсь Приятелю Сартакова — спросить, не устроит ли его такой вариант, когда нужные бумаги из архива мною просто пересняты на фотоаппарат — вот и все «оцифрока».
Приятель Сартакова отвечает, что если у фотографий приемлемое качество и информация с бумаг на таких фотографиях не будет потеряна — то это вполне допустимо.
Какое-то время я вожусь с записью двух дисков, но пока суть да дело и я поднимаюсь к Приятелю Сартакова в кабинет — так вот, оказывается, что он уже упорхнул на какое-то совещание и его в ближайшее время не будет.
Это мне дает немного времени как раз на то, чтобы, как мне говорил Приятель Сартакова, «незамыленным взглядом» проанализировать информацию на материалах, которые я систематизировал.
Где-то через час копошения в интернете мне начинает казаться, что я могу представить такой «взгляд».
Но, для пущей наглядности нужно раскочегарить старенький списанный принтер, к которому кончились картриджи еще во времена царя Гороха, так что, испросив разрешения у зама по архиву я спускаюсь еще на один этаж вниз в страшные «подвалы Лубянки». В самое сердце сосредоточения хранения всяческого списанного никому не нужного барахла.
Самый нижний этаж вдруг, не смотря на все мои представления о нем, оказался вполне себе приятным местом, во всяком случае по сравнению с архивом — более чистым, просторным, и, увы, светлым.