Бедный маленький мир

Потом она подумала… Нет, ничего она потом не подумала. Она потом некоторое время вообще не могла думать, может быть, до самого своего возвращения к дому Дины. И к тому же не очень хорошо видела и слышала. Ориентировалась, конечно, в пространстве, но так, слабенько, в самом общем виде. Чтобы не свалиться с тротуара на проезжую часть, к примеру. Или чтобы остановить такси.

Потому что целых два часа она наблюдала, как один человек лично и собственноручно создавал мир. И создал, чтоб ей провалиться.

Там были разные люди. Некоторые из них думали, что слушают музыку, а другие думали, что исполняют музыку. И только один человек в полной мере отдавал себе отчет в том, что он делает на самом деле. Он точно, технично, по невероятно широкому полю одновременно работал с великим множеством действительностей – гетерогенных, несводимых друг к другу, а иногда даже враждебных по сущности и природе. Он их сшивал, структурировал, выворачивал наизнанку, заполнял полости и лакуны и для акустики и воздуха тут же создавал новые. Он превращал материал в морфологию и пробивал тоннели для процессов, информационных и энергетических потоков. Создавал топографию и топонимику, в произвольной непринужденной манере размечал пространство. Он мог в короткий промежуток времени развернуть и после утилизировать полноценный мир, наполненный смыслами, логичный и невероятный одновременно, и главное – пригодный для жизни.

Когда Иванна это увидела и поняла, то забыла и о Дине, и о часах судьбы, и том, как ее зовут, и как она вообще сюда, в этот зал, попала. Она вжалась в кресло и холодными влажными руками вцепилась в подлокотники. О таком ей рассказывали. Но то были апокрифические байки, далекие и погруженные в муть истории, а потому абсолютно непроверяемые свидетельства. В них можно было только верить, но увидеть своими глазами никогда не представлялось возможным. А верила Иванна мало во что.

Люди вокруг аплодировали, пели и танцевали – они слушали музыку. А Иванну вдруг укачало и затошнило от внезапного и сильного чувства, в котором острый метафизический страх смешался с простым человеческим потрясением. Она протиснулась к выходу из зала, на ватных ногах добрела до дамской комнаты. Но спазм прошел. Иванна постояла над раковиной, тупо глядя в блестящее колечко слива, потом сполоснула лицо холодной водой и посмотрела на себя в зеркало. Из зеркала на нее смотрела отдаленно знакомая женщина с темными расширенными глазами.

Она всегда высоко ценила любые, тем более уникальные, человеческие способности, но такое видела впервые и не понимала, как ей к этому относиться. К классу человеческих способностей увиденное относилось лишь отчасти. Может быть, его, такого человека, нужно немедленно остановить? Подписать с ним пакт о ненападении? Построить ему полигон вроде Семипалатинского, удаленный от населенных пунктов и защищенный со всех сторон спецподразделениями морской пехоты? Приставить к нему лучших телохранителей, врачей и народных целителей, чтобы с ним, не дай бог, ничего не случилось?

Кто он вообще такой?

Нет, она, конечно, знает ответ – сербский композитор, известный, последние годы на него большой спрос, и большой вокруг его оркестра ажиотаж. Она что-то и раньше о нем слышала, но ее музыкальные предпочтения всегда лежали в другом русле, где-то в области умиротворенного Велленвайдера с одной стороны и фантастически позитивного Андреа Бочелли – с другой. А у него этномузыка, – как сказал Иванне кто-то, как бы даже не Виктор однажды, что-то такое незатейливое, легкое, симпатичное.

Ну да, рядом с ней, в зале, разворачивалось что-то легкое и незатейливое. Похожее на внезапный дрейф геотектонической структуры.

А она-то всегда думала, что композитор – очень мирное занятие. Как садовник, например…

Иванна вернулась в зал и прислонилась к стене невдалеке от сцены и стала рассматривать его, мирного композитора, со сложным чувством. Со смесью недоверия и какого-то почти неприличного антропологического интереса. В этот момент он завершал композицию. Поднял правую руку и соединил большой и указательный пальцы. И все стихло – не раньше и не позже, а именно в момент соединения большого и указательного пальцев. Только под ногами, остывая, гудел пол.

Он приложил руку к сердцу и улыбнулся с закрытыми глазами. А потом открыл глаза, продолжая улыбаться, легким движением убрал со лба волосы и посмотрел на Иванну. Улыбка была человеческой, мужской и детской, умной, двусмысленной, многообещающей и отвлеченной одновременно.

– Изыди… – произнесла Иванна шепотом и неожиданно для самой себя скрестила пальцы за спиной. – Только этого мне еще не хватало…

Он улыбнулся еще шире и взмахнул правой рукой над головой.

Женские голоса слились в один растущий снизу вверх столб света, и смуглые руки громадного лысого парня с казацкими усами с силой ударили в большой тотемный барабан.

Музыка была та самая – для Танца на коврах. У них там, в Мордовском лесу, нет такой музыки, именно поэтому женщины танцуют в полной тишине…