Бедный мой Бернардье

- Я ничего не знаю об истории с Гарри... как его там, но судьба Гамлета более полуторы тысяч лет волнует...

- Да кого она волнует? Глупцов? Известно ведь - кто убийца, каковы мотивы убийства, известно, что он будет уличен. Какого черта в таком случае два часа торчать в темноте? - снова вмешался человек с сахарными палочками, которому, очевидно, именно темнота больше всего пришлась не по душе.

- Говорю вам, я был адвокатом Гарри, - гнул свое бородатый зритель. И могу со всей ответственностью заявить: он был абсолютно ненормальным типом! Подобные элементы - язва нашего организованного общества, а какой-то Бернардье пытается представить их здесь как героев. Да вы только вдумайтесь: мыслимо ли, чтобы спустя пятьсот с лишним лет разумные люди с высшим образованием собрались в темноте, чтобы наблюдать "великую драму" датского Гарри Апперкота, зарезавшего свою мамашу-шлюху?

Публика покатилась со смеху.

- И вообразите, что на сцену выйдет какой-то маньяк, - продолжает бородатый, - чтобы убедить нас, будто Гарри терзался, будто его эмоции и душевные катаклизмы имеют какое-то значение! А Гарри был просто-напросто идиотом! И у твоего Гамлета тоже не все дома. Слыхали, что он нес девчонке? Вот уж чепухато. Сам признается, что разум его помрачился.

- Да он только притворяется сумасшедшим, господа, - воспользовавшись паузой, вставил Бернардье. - Притворяется, чтобы испытать Клавдия и Гертруду, посмотреть, как они отреагируют на представление, устроенное бродячими комедиантами.

- Кстати, об этом представлении. Номер с комедиантами - недопустимый психологический нажим. Вырывать подобным образом показания запрещено.

- Причем тут показания! - не сдается Бернардье. - Гамлет хочет поставить их перед судом их собственной совести!

В последнем ряду поднимаемся мужчина лет пятидесяти, в кимоно и черной камилавке. Стеснительно покашляв, он обращается к присутствующим:

- Я не собирался вмешиваться, но повинуюсь долгу. Позвольте представиться: доктор Моорли, психиатр. Господа, принц Датский действительно абнормальный тип. Вы обратили внимание, как часто он говорит сам с собой? Это первый симптом разлада психики. Но куда важнее то, что он говорит! Судите сами: "Быть или не быть"! Другими словами, он кладет на чашу весов собственную жизнь. Следовательно, бытие и небытие для него равноценны. Ему чужд порыв к жизни, но отсутствует и желание броситься в объятия Танатоса. Подобно Буриданову ослу, он колеблется между "быть" и "не быть", потеряв аппетит и к тому, и к другому. А это уже признак психической деградации. Наверное, вы спросите - почему? Да потому, хотя бы, что в его волевом акте нет второго уровня. Перед ним стоит цель, но, чтобы ее добиться, нужно выйти на соответствующий уровень решения, сделать трудный, окончательный выбор между "за" и "против". Находит ли Гамлет решение?

Отнюдь. А это говорит о психастенической структуре личности, попросту - о психической слабости. И что еще важнее, свою психастению Гамлет пытается маскировать якобы волевыми, решительными на первый взгляд действиями. Теперь понимаете?

Он же шизоидный тип. И кое-что совсем уж любопытное. Насколько позволяла темнота, я записал слова Гамлета..

"Вы собираетесь играть на мне. Вы приписываете себе знание моих клапанов". - говорит принц. С чем мы имеем дело, господа? Вам понятно, кто может вообразить себя флейтой? Ваш Гамлет и впрямь интересный случай, Бернардье, исключительно интересный.

Почему бы вам не прислать его ко мне в клинику? Обещаю вам непременно вылечить его. Благодарю за внимание.

Надеяться не на что - представление провалилось.

Бернардье пытался было удерживать зрителей, но они разошлись по домам, даже не посчитав нужным попрощаться. Только любитель сахарных палочек с минуту поколебался, размышляя о том, не потребовать ли возврата денег, но потом великодушно махнул рукой и вышел.

Бернардье спрятался за кулисами. Знаю, он плачет - Бернардье всегда плачет тайком. Не хочет, чтобы мы видели его слезы, ведь он любит нас. И страшится, как бы маленькие соленые капли не обратили нас в бегство.

Мы молчим. Никто не ищет его, чтобы утешить, да и какой смысл, ведь воображение Бернардье рисовало ему овации, корзины цветов, шелковые перчатки, покачивающиеся у декольте веера, теплые улыбки признательности, благосклонный кивок из официальной ложи. Знаю, ты мечтал об этом, Бернардье, а на тебя обрушились ирония и презрение.

И тут раздалось робкое покашливание. Отдергиваю занавес - в зале сидит болезненного вида субтильный человечек с усталыми глазами.

- Прошу прощения, господин Гамлет, - застенчиво говорит он, - меня зовут Уэбстер, Фрэнк Уэбстер. Я музейный сторож, с вашего позволения. А что, продолжение будет?

- Эй, Бернардье! - кричу я. - сидит человек, такой, знаешь, ростом не вышел...

Бернардье бросает на меня взгляд, красноречиво объясняющий мне, что ничего глупее он в жизни не слыхивал.

- Разумеется, мой мальчик, представление продолжится! И запомни: люди делятся не на высоких и низких, а на театралов и нетеатралов.

И вот Бернардье снова появляется на авансцене.