Бедный негр

— А ну-ка, а ну-ка! — вскричал Сесилио-старший, подходя вплотную к шурину и смотря на него поверх очков. — Что это еще за земли и какао, которые ты называешь моими?

— Это твоя часть маминого наследства, — пояснила старшая Сеспедес. А младшая добавила:

— Фермин за ними следил так же, как за нашими.

— Но разве я не изъявлял желания передать эти земли во владения дона Никто? — Хлопнув себя ладонью по лбу, Сесилио добавил: — Дон Никто! Да я же встретил его по пути сюда и ничего ему не сказал. Ну, что за голова!

И Сесилио направился к выходу.

— Куда ты вдруг собрался? — изумился Фермин Алькорта.

— К нему, — ответил Сесилио уже из прихожей. — Два дня туда, два обратно.

Шурин и сестры чудаковатого лиценциата только недоуменно переглянулись, словно спрашивая друг друга: «Уж не сошел ли он с ума?»

Несколько дней спустя Сеселио возвратился домой и сказал шурину:

— Ну, теперь дон Никто уже вступил во владение своим ранчо Эль-Альтосано. В качестве его поверенного, поскольку владелец еще несовершеннолетен, приедет Хосе Тринидад Гомарес. Передай ему бумаги, счета, которые ты сохранил для меня. Я оставил их у себя на столе.

Фермин Алькорта молча смотрел на шурина; ему вдруг припомнилось, как Сесилио поцеловал холодный лоб Анны Юлии, и теперь он уже не считал своего родича сумасшедшим. И он даже взволнованно пробормотал:

— Эх, Сесилио, Сесилио.

Печали и наставления

Хосе Тринидад Гомарес, несмотря на все свое крестьянское тугодумие, все же имел достаточно времени, чтобы раскаяться в своем поступке, на который его толкнула столь незначительная обида. С другой стороны, этому способствовали ежедневные вздохи Эуфрасии о спокойной жизни в Эль-Матахэй и ее разумные доводы в пользу дона Фермина Алькорта, который, по ее словам, вовсе и не обидел их, своих преданных слуг, туманно объяснив им появление на свет мальчика. Вот почему лиценциату Сеспедес не стоило большого труда убедить Гомареса возвратиться на прежнее место, а оттуда и последить за граничащим С Эль-Матахэй ранчо Эль-Альтосано, хозяином которого в конечном счете будет Педро Мигель.

— Хорошо, дон Сесилио, — сказал Гомарес, — уж коли такова ваша воля, я не стану вам перечить и буду управлять этой землей за мальчонку, чтобы потом, когда он вырастет, он сам бы занялся ею. Но тут, как говорится, имеется загвоздка. Мне надо бы поселиться в Эль-Матахэй, пока я не построю ранчо в Эль-Альтосано, но я не знаю, как на это посмотрит дон Фермин, может, он не позволит, ведь я, теперь сам каюсь, сыграл с ним недобрую шутку.

Но Фермин Алькорта изменил свое отношение не к Хосе Тринидаду, а к Педро Мигелю, к которому дотоле относился совсем безразлично. Дон Фермин сам приехал к Гомаресу, не дожидаясь его почтительного визита, и сообщил о делах в Эль-Альтосано, а также об урожаях, собранных с Эль-Матахэй за время его отсутствия. Затем он сделал Гомаресу новое предложение:

— Я хочу, чтобы ты взял на себя управление Ла-Фундасьон и главным образом пограничных с ней плантаций, тех, что входят в Эль-Альтосано, — они впоследствии станут собственностью Педро Мигеля. Мы с Сесилио сейчас обсуждаем возможности, как в наиболее приемлемой форме передать ему эти владения, а о результатах сообщим тебе позже. Кроме того, я хочу еще раз напомнить, что я возлагаю на тебя большие надежды.

Но если, благодаря щедрому и благородному поступку шурина, отказавшегося от наследства, дон Фермин вдруг начал проявлять заботу о судьбе незаконнорожденного ребенка, то Сесилио со своей стороны воспылал к нему усиливавшейся с каждым днем любовью, а это разбивало все надежды главы семьи, мечтавшего о том, что Сесилио-старший Окажет предпочтение своему родному племяннику.

Ежедневно Сесилио отправлялся в Эль-Матахэй, брал Педро Мигеля и совершал с ним поездки по окрестным полям; сестер Сеспедес крайне шокировало такое поведение брата, а Фермин Алькорта вынужден был махнуть на это рукой. Что касается Сесилио-младшего, то, разуверившись в любви дяди, он перестал дожидаться начала занятий с обожаемым учителем, который, кстати, почти и не разговаривал с ним. Когда же мальчик в присутствии лиценциата высказывал слишком зрелые и высокопарные суждения, ученый тезка только иронически поглядывал на него поверх очков.