Бедный Павел. Часть 2

Бо́льшая часть подследственных признавалась к заговору непричастными или же частично причастными. Мы не собирались казнить солдат, которые просто выполняли приказы, или же дворян, чья осведомлённость об умысле мятежа не могла быть доказана. Непричастные просто вернулись к обычной жизни, а вот частично причастные — то есть те, кто могли знать о заговоре или знали о нём и не поспешили в Тайную экспедицию, ставились под надзор и службу, что будет им назначена, должны были нести её до полной отставки и прощения.

И всё равно, почти двенадцать тысяч человек попали под наказание, а если учесть и членов их семей, коим надлежало разделить участь ссыльных, то под наказание попало более сорока тысяч, из которых больше трети принадлежала к дворянскому сословию. Были затронуты почти все центральные губернии, все известные фамилии пострадали. Это был шок. Все замерли, а потом начали судорожно обсуждать, что это жестокость или милость? Чего ждать от Правящих Особ дальше? Во всяком случае, все сходились на справедливости наказания виновных — казнили только убийц, заговорщиков строго наказали, а невиновных не тронули.

Отправка первой партии ссыльных прошла торжественно. Был обнародован ещё один Манифест «О чаянье исправления подданных наших», в котором мы с мамой указывали своим провинившимся подданным на то, что эта ссылка есть и наказание их, и способ искупить свою вину, и даже метод достичь достатка и уважения. Пусть эти слова прозвучат официально.

Солдаты, закованные в кандалы, грузились в возке. Среди них были наиболее негативно настроенные к власти и наиболее обиженные результатами неудавшегося переворота люди. Именно их мы решили отправить в первую очередь, им предстояло решить первые и самые сложные задачи по обустройству промежуточных стоянок и поселений уже на Камчатке. Они должны были обеспечить более комфортное переселение и снабжение следующих партий, которые смогли бы уже воспользоваться результатами их трудов. Семьи их должны были отправиться вслед за ними. Солдаты знали об этом, и то, что их старания будут направлены на благополучие их близких, должно́ было по моему замыслу послужить более ответственной их работе.

Кандалы снимут с осуждённых постепенно: с тех, кто вызовет у охраны большее доверие, — уже после Казани, а с наиболее подозрительных и обиженных — после Иркутска. Дорога от Иркутска до Якутска была уже более опасна, там, бывало, гуляли лихие люди[13], а за Якутском шлялись уже и не до конца смирённые чукчи, с которыми нашим войскам пришлось вести настоящую войну[14]…

Маршрут был известен, задачи поставлены, ресурсы выделены. Это было отличное испытание для упорядоченной ещё во время войны системы военной логистики. Руководители ссыльных, во главе с Никитой Паниным, были настроены весьма решительно. Мне казалось, что они должны выжить.

⁂ ⁂ ⁂

Большинство заключённых несли на себе только ручные оковы, а колодки на ногах были лишь у самых дерзких и агрессивных. Кандалы, чтобы не лязгали и не натирали кожу, оборачивали тряпками. Конвоиры допускали такое послабление, жалея переселенцев. Ивашин был отнесён к опасным и теперь, злобно поглядывая на сопровождавших караван солдат, пытался запихнуть лоскут ткани под колодку. Осуждённые только сутки были в дороге, а он уже два раза намеревался затеять драку, так что кандалы ему предстояло тащить на себе ещё долго.

Как же так получилось, что Ваньку Никитина освободили, а его — нет? Ведь вместе всю дорогу были! За что к нему такая несправедливость-то? Пусть он, Петька Ивашин, вначале воспринял переворот с огоньком, увлекал своих товарищей в бой, а потом активно принял участие в грабежах! В конце-то он же признал право Вейсмана отдавать им команды!

Это же офицеры подбивали всех к мятежу! Он-то тут при чём? Он же вообще не виноват! А где все офицеры? Почему здесь только солдаты? Злоба выплёскивалась из него непрерывно и его даже сторонились другие осуждённые. Они шли пешком по дороге на Москву, отмахивая за день по 18 вёрст, и караульные разрешали переселенцам отдыхать на телегах со скарбом, что шли в их караване. Однако Пётр своей злобой заслужил их нелюбовь и такой привилегии он был лишён. Но он шёл, мерно переставляя ноги, сжав зубы, и не просил о помощи.

Так продолжалось долго, может быть, он, в конце концов, вытерпел бы всё до конца, накручивая себя всё больше и больше, а может быть, он погиб бы в пути, окончательно потеряв поддержку своих товарищей. Однако он был солдат, и вокруг него тоже были солдаты, которые видели на свете ещё не такое.

— Петька, дурья башка, охолони! Доиграешься! — ткнул его кулаком в бок Смыков, старый сержант преображенец, который стал неофициальным лидером их партии.

— Чего пристал, Иваныч! Несправедливо всё это! — и Ивашин принялся с жаром изливать душу старшему товарищу.