Бедолаги

Позже дождь прекратился, вода с бульканьем исчезла в водостоке под почтовым ящиком, асфальт посветлел, а небо, хотя черные облака уплыли вдаль, оставалось темным, с зеленой опушкой по краю, как на зеленой подкладке. Дэйв показывал ей такую подкладку, приносил лоскуток ткани для плаща — так он сказал, — для плаща, в котором заберет ее туда, где в ожидании Сары играют принцессы и где они никогда не расстанутся. Плащ будет его охранять. «Возьми лоскуток и поцелуй, вот так — на счастье».

Еще позже у калитки появилась Полли и замяукала, желтыми глазами пристально глядя на Сару, которая шла к ней медленно-медленно: ноги затекли от долгого стояния на подоконнике. «Давай, котеночек, открой ей, — сказал бы Дэйв, — выйди на улицу и позови, ведь дверь террасы заперта, а пока Полли идет, ты добеги до ограды и возьми свою куклу, это совсем близко, и все втроем заходите внутрь. Втроем. Полли гуляла два дня, а Долли ты ищешь уже неделю, правда?»

Внизу кукла разорвалась, желтый наполнитель вылез наружу, зеленые руки висели плетьми, будто вывернутые, но лицо в порядке, и запах тоже, хотя она промокла и пахла, как Полли, когда являлась домой из-под дождя. «Видишь, — шепнул Дэйв, — вещи часто теряются, но самые главные из них обязательно вернутся, когда-нибудь ты их найдешь».

14

Они никуда не поехали, остались в Берлине и выезжали за город, когда у Якоба было время. Еще Якоб купил машину — «гольф», который отдаст Гансу, отправляясь в Лондон, а пока он катал Изабель куда-нибудь в Штехлин, на Мюггельзе. Однажды в жаркий день, когда они гуляли по Павлиньему острову, началась гроза, и они крепко прижимались друг к другу, дожидаясь, пока утихнут дождь и ветер. Еще побывали в зоопарке, постояли перед вольерами, не читая табличек и просто разглядывая зверей, недвижно лежавших на солнышке и, похоже, довольных жизнью. Сходили в ратушу района Шёнеберг, подали заявление: в августе они поженятся.

Дни стояли долгие, Якоб возвращался домой засветло, и они ужинали на балконе, на узком своем балконе, или в столовой, где стояли только стол и несколько стульев, потому что по-настоящему обставлять квартиру не было ни времени, ни охоты. Изабель готовила плохо, Якоб каждый раз удивлялся. И однажды он предложил поужинать вместе с Гансом. Ей нравился Ганс, пригласили и Андраша, еще пришли Алекса с Кларой, собрались поздно, на столе сплошь бутылки, Ганс начал печь блины около полуночи, а разошлись на рассвете. С тех пор Ганс стал у них частым гостем, иногда приводил с собой друзей, или они встречались в давно знакомых пивнушках и барах, в «Макабаре» или «Вюргенгеле». Якоб присоединялся позже и уходил обычно раньше остальных. Он подарил Изабель белую легкую курточку и почти прозрачную майку ядовито-зеленого цвета, она ходила в шортиках, стояла жара. «Никогда я не видела ее такой счастливой», — поделилась Алекса с Якобом, а Изабель рассмеялась, случайно это услышав. На фоне грозящего экономического кризиса ее бюро процветало, из «Юниверсал мьюзик» звонили каждую неделю, то новый журнал закажет оригинал-макет, то детское издательство — иллюстрации. Зимой они переедут в Лондон, и Изабель говорила, что там будет работать по-прежнему. До обеда она иногда оставалась дома, сидела в жару на балконе, отправляла эскизы по электронной почте в бюро или заказчикам; Якоб купил ей большой чертежный стол. Иногда спускалась на улицу, к детскому центру за углом, смотрела, как детишки выбегают из дверей, разрисовывают тротуары, а около четырех уходят за руку с родителями или сами разъезжаются на велосипедах, ранец за спиной, только одна маленькая девочка всегда задерживается: не умеет быстро бегать и прячется в подъезде, пока не уйдут остальные.

Они не хотели устраивать большую свадьбу, думали просто отметить в ратуше со свидетелями — Гинкой и Гансом, но даже Алекса возмутилась, поэтому вечеринка, то есть пикник в парке, все-таки состоится. «Только без родителей», — сказала Изабель и поехала в Гейдельберг сообщить им новость.

Дом, серая картонка из-под обуви, был почти сплошь покрыт вьюнком и выглядел вполне уютно. Только такси остановилось, как мать выбежала ей навстречу, с побледневшим лицом, резко обняла.

— Мама, я просто выхожу замуж! — с ходу заявила Изабель, и мать рассмеялась. Смех прозвучал так, будто разорвался кусок ткани.

Серый каменный пол блестел, гостиная, где прежде стоял рояль, казалась пустой, как тогда, когда мать молча лежала в своей комнате, а няня Мимзель пыталась леденцами и шуточками высушить слезы Изабель, испуганно и тихо сидевшей на корточках там, где прежде стоял рояль, и когда Мимзель как ангел мести встала в дверях у своей хозяйки и ругалась почем зря.

— У вас найдется пиво? — спросила Изабель.

Взгляд матери скользил по короткой юбочке, по блузочке из жатой ткани, по фигурке, которая в сравнении с собственной худосочностью показалась ей своевольно округлой. Госпожа Метцель отправила дочь наверх приводить себя в порядок, а сама взяла трубку, чтобы позвонить мужу, поставить его в известность.