Бедолаги

«Но слово «судьба» неверно», — рассуждал Якоб. Он и сам, выслушивая похожие истории, думал об этой «судьбе», о предопределенности несчастья, о неизбежности. Объединение Германии, как ему представлялось, дало возможность по закону хотя бы частично восстановить справедливость. Но только теперь он начинал понимать, что нацизм был тоже делом рук человека, был создан его политикой, деяниями, волей.

Вовсе не трудное детство Бентхэма заставляло Мод довольно навязчиво выказывать беспокойство, когда тот вечерами уходил, не всегда твердо держась на ногах и странным жестом вроде бы призывая добрые силы себе на помощь, но Якоб это понял позже, как-то вечером случайно заметив его у театра «Колизей». Сердце забилось от радости, но тут же мучительно сжалось: Бентхэм явно кого-то ждал, и ждал напрасно, — одинокий, элегантный, безупречный. Прохожие с удивлением его оглядывали, обходя, и Якоб обрадовался, что не слышит их уничижительных замечаний о господине в белом костюме с бабочкой и в светлых туфлях. Якоб был уверен, что остался незамеченным, ведь Бентхэм явно высматривал в толпе того, кого ждал. И Якоб прошел мимо, нет, он сбежал на встречу с Изабель, отметив, что задет довольно глубоко. В жизни Бентхэма кто-то играл более важную роль.

Когда на другой день Элистер появился в дверях, Якоб почувствовал себя мышонком, которого тог выманил из норки по-кошачьи лукаво, изгибаясь всем телом, насмешничая даже руками — руки у него никогда не бывали пустыми и постоянно двигались.

— Бентхэм сегодня уйдет пораньше, а мы с Изабель договорились вместе посмотреть «Сансет — бульвар» в Национальном кинотеатре.

Да? А почему Бентхэму надо уйти пораньше? — спросил Якоб, сердясь, что проявляет слабость этим вопросом.

— У его друга, у его спутника жизни, сегодня был бы день рождения, — объяснил Элистер. — Так, ладно, я зайду через час, Изабель будет ждать нас у входа. Поедем на моей «веспе», или ты хочешь пешком?

Якоб согласился, однако предложил пройтись пешком. Элистер кивнул и ушел. На карнизе ворковали голуби, тесно прижавшись друг к дружке, Якоб услышал их и подошел к окну. То ли его предшественник, то ли посетитель оставил окурок сигареты на карнизе. «Если будете курить, то только в окно, постарайтесь высунуться как можно дальше», — в самом начале посоветовала Мод. Так он и курил, курил впервые за долгое время, глядел вниз, на улицу, прислушивался к звукам голосов, автомобилей, сирен. В конторе уже тихо, Бентхэм, похоже, действительно ушел, не слышно ни его легкого покашливания, ни телефонных звонков.

На пешеходной дорожке моста Ватерлоо, где совсем рядом пыхтели поезда, вернувшиеся с континента и, кажется, в долгом путешествии утратившие и силу, и скорость, к нему сквозь людскую сутолоку твердым шагом прорвался какой-то молодой человек. Блестящий узкий пиджачок, густая шевелюра, красивая голова. Остановился перед ним, улыбнулся, даже протянул руку, а когда Якоб молча покачал головой, дотронулся легонько до его плеча и пошел дальше. Позже Якоба мало-помалу оставило странное чувство сожаления, так что он даже описал эту сценку Изабель и Элистеру. Красивый юноша вроде бы сделал ему предложение, или как понять? Он спросил об этом у Элистера, хохотавшего во все горло, будто ему ответ известен был наперед.

— А почему, собственно, ты не можешь понравиться другому мужчине?

Изабель тем временем направилась к стойке, вернулась с бутылкой и тремя бокалами. Якоб подумал, что мог бы и приревновать, да не получается. Спросил, не поедет ли Изабель с ним в Берлин, но она отказалась.

Обсудили дела, предстоящие Якобу в Берлине. Бентхэм поднялся, но Якобу сделал знак не вставать:

— Вы там не торопитесь. На той неделе и меня здесь не будет.

Сегодня он нарядился в светлый костюм с белой в крапинку бабочкой.

— Завтра я встречаюсь с Миллером, он нашел еще несколько дедушкиных писем, — сообщил Якоб.

— Вечно что-нибудь да найдется, — буркнул Бентхэм. — Даже у меня, может, найдется. Кто знает? Миллера я видел вчера, он рассказывал о своем доме с таким восторгом, будто ему гарантирована, наконец, вечная жизнь. Конечно, все мы люди с прошлым, поэтому нам принадлежит будущее.

— Миллеру уж точно принадлежит, — доказывал свое Якоб. — Тут настоящее воровство, последовательно замаскированное воровство, ведь Хельдорфа было нечего бояться.