Бег с барьерами

— Хорошо, Варька не дала.

— А Дашку-то видали? Городска стала, не здороватца.

— Это кака Дашка? Зинкина?

— Тише ты. Вон идет.

— Господи, в тулупе приехамши! Неужто у ей пальта хорошего нет?

— Дура ты. Счас в городу тулуп — сама модна одежа.

— Антонину-то хоть отпевали? — повернула разговор в прежнее русло маленькая, словно девочка-третьеклассница, бабуся. Видимо, мирская суета давно уж не волновала ее. Гробы, отпевания, оградки на могилках были ближе и милей ее сердцу.

— Как же, Варвара все и устроила.

— Варька — молодец. Дай-то бог ей доброго здоровица. Всех бы нас перехоронила по-божески. А то ведь с молодыми этими, тьфу, страмота одна.

О, как раздражали Далю Андреевну эти разговоры!

Поминки были устроены в Антонининой, теперь Надиной, квартире. Народу набилось много. Шубы, пальто с дорогими воротниками, засаленные ватники и импортные куртки не вмещались на вешалке и были горой навалены на сундуке в прихожей. А люди все приходили, оставляя на линолеуме грязные лужицы растаявшего снега.

Женщины, не поехавшие на кладбище и оставшиеся накрывать на стол, все сделали не так: колбаса и сыр были накромсаны как попало, ломтями толщиной в палец, из селедки не вынуты были кости, а зеленый лук, который Даля Андреевна привезла специально для украшения, был безжалостно растерзан по винегретам, хотя Даля Андреевна просила не трогать его. Расстроенная, она все-таки нарезала морковных звездочек и лилий из репчатого лука, но без зелени все это выглядело убого, и никто не оценил ее трудов.

Удовлетворенность от того, что после смерти Антонины ей досталось пятьсот рублей, рассеялась. Сегодня она поняла, как облапошили ее родственники. Что такое в наше время пятьсот рублей? К тому же из них надо будет выделить на памятник. А сколько она растрясла уже на эти похороны и поминки? Между тем как им достается все. Один большой ковер чего стоит! Про квартиру уж лучше не вспоминать, не расстраиваться. А мебель, а «Зингер»? Ну уж извините, дорогие родственники, но поделиться вам все-таки придется. Сегодня уж ладно, но завтра она выскажет им свои соображения.

Варвара полновластным полководцем летала из кухни в комнату и обратно. Подавала блюда, рассаживала гостей, руководила. Надя, напротив, не чувствовала себя хозяйкой, сидела в сторонке, отрешенная, с подурневшим осунувшимся лицом, жадно ловила разговоры о своей любимой тете Тоне.

«Притворяется, — подумала Даля Андреевна. — Строит из себя убитую горем родственницу. Сама рада небось, что так получилось: квартира, словно с неба упала, да еще со всей обстановкой».

За столом в табачном дыму вперемешку со всхлипами и звяканьем посуды гудели голоса.

— Пошла бы за меня тогда — может, и жива была. Детей бы нарожали, — говорил Санька, бывший Антонинин ухажер, когда-то юркий малорослый мальчишка, а теперь замурзанный, так и не вошедший в солидность мужик.

— Как же. Чего-чего, а это ты делать умеешь, — хмыкнул кто-то.

— Лучшая девка в Лопушках была. Э-эх! Все Виктора своего ждала. Дождалась... — пропустив мимо ушей ядовитое замечание, шумно вздохнул Санька.

— Да, Виктора она любила. Как плакала, когда его в армию провожала, будто знала, что он не вернется.

— Как же, нужна ему наша Тонька, когда он в Москве на дилекторской дочке женивши! К матери-то и то скоко лет носа не кажет, рожа бесстыжа.

— Потом-то она жалела, что ни за кого не вышла. Хоть бы дети были.

— Да, женихов в наших Лопушках две штуки крестом.

— И на фабрике бабий монастырь. Ясное дело — швейники.

— Раньше, бывало, с получки выпивши, идешь, и вдруг ее встретишь... — губы Саньки жалко задрожали. — И так стыдно станет! А теперь... — он безнадежно махнул заскорузлой пятерней.

Даля Андреевна как близкая родственница вместе с Варварой и еще некоторыми женщинами прислуживала за столом. Она несла на кухню пирамиду грязной посуды. Большая хрустальная салатница дразнила ладони ребристой поверхностью. В конце концов, должна же она взять хоть что-нибудь на память о покойной сестре! Улучив момент, когда в кухне никого не было, она замотала в подвернувшееся полотенце салатницу прямо с налипшими объедками. Везде толклись люди. Даля Андреевна юркнула в ванную, принесла сюда же свою дорожную сумку. Вдруг могучий всхрап мощно потряс стены укромного убежища. От неожиданности Даля Андреевна чуть не ахнула трофей о цементный пол. Прямо в ванне, на кинутой чьей-то заботливой рукой фуфайке, спал Николай. Третьи сутки на законных основаниях он пил по поводу кончины близкой родственницы. Даля Андреевна, боясь разбудить брата, хотя это вряд ли было по силам и духовому оркестру, не стала рисковать с мытьем и прямо так, грязную, в чужом полотенце, — не обеднеют! — сунула салатницу в сумку. Но при такой скученности народа на сумку могли наступить, уронить, и Даля Андреевна спрятала ее тут же, в ванной, в шкафчике под раковиной, потеснив мочалки и коробки со стиральным порошком. С колотящимся от волнения сердцем она стала подавать горячее.