Бега

История оказалась старая как мир. Осенью к управляющему приехала из Рязанской губернии племянница — молодая вдова Алёна. Ну разве мог Терентьев, который на всех женщин бросался, как Жучка на прохожих, обойти её вниманием? Баба молодая, ладная и как говорится "под боком". До Масленицы все у них шло хорошо. Михаил водил Алёну гулять в Петровский парк, подарки дарил. А потом встретил другую.

— Тьфу, — в сердцах плюнул Матвей, обиженный за племянницу. — И смотреть то не на что. Ни барыня, ни купчиха, так одно междометие… Килька ревельская. Я уж с ним по-свойски толковал, да проку мало.

В таких случаях женщинам остается одно средство — приворот.

— Я и к ворожее ходила, и к Маше-цыганке, — продолжая всхлипывать, рассказывала Алёна. — А на той неделе зашла к нам странница из земли египетской, напиться попросила. Посмотрела она на меня, да сразу все и поняла. Пособить, говорит, милая, твоей беде можно. Сходи к Осипу Фомичу на Долгоруковскую. Святой жизни человек… Обязательно поможет.

Лавровский едва сдержал усмешку. О "святой жизни человеке" Осипе Шкварине слышать доводилось. Он и пропажи искал, и порчу снимал, и мужей с любовниками привораживал. Не брезговал и обычным сводничеством. А ещё поговаривали о его дружбе с домушниками и громилами — те нередко наведывались в богатые дома, в которые приглашали Осипа. Однажды, даже находился под следствием, но был, как пишут в полицейских бумагах, "оставлен под подозрением".

— Пошла я к нему, — рассказывала Алёна. — Сидит в комнатушке старичок, сухонький такой, седенький, волосы до плеч, борода длинная. А глаза горят, будто всю тебя насквозь видят.

Скорее раздевают, вновь мысленно усмехнулся Лавровский.

— Перед ним книга — толстая, черная. Положил он на неё руки и давай шептать что-то. А потом открыл ее, и читать начал.

В общем, "вычитал" Осип Фомич в своей толстой черной книге, что надо Алёне спрятать в одежде неверного любовника две "наговоренные" бумажки и, за три рубля, дал ей их.

— Но почему ты спрятала их в сюртук и штиблеты? — спросил Лавровский. — А не в поддевку и сапоги?

— А уж больно Миша в них хорош. Настоящий барин! А в поддевке — мужик мужиком, — улыбнулась, сквозь слёзы, женщина.

Грамоте Алёна не была обучена, только подпись умела ставить в ведомости, по которой управляющий жалование выдавал. Поэтому её чистосердечные признания пришлось писать Алексею.

Когда они вышли на улицу, Лавровский сказал:

— Дело кажется сделано. Поедемте на ипподром.

Но Иволгин не согласился:

— На половину сделано. Конечно, искать "странницу из земли египетской" пустой номер, а вот адрес "святой жизни человека" у нас с вами имеется. Есть резон побеседовать с ним. Его показания, для охранного отделения, будут иметь не меньший вес, чем признание кухарки. Это я вам, как правовед заявляю.

Алексей с удивлением взглянул на него:

— Осип человек не простой. Соваться к нему без полиции весьма рискованно. Не боитесь, Аркадий Аркадьевич?

Глаза Иволгина азартно блеснули:

— Я люблю риск! Жизнь без него такая скучная… К тому же у меня с собой двенадцатизарядный "Лефоше".

— Поехали, — согласился Алексей…

Шкварин жил в конце Долгоруковской улицы, недалеко от знаменитой "Бутырки", губернского тюремного замка. Больших домов здесь не было. Одноэтажные, реже двухэтажные. Все с палисадниками и огородами.

— Вот этот, кажется, — Лавровский указал на двухэтажный дом с мезонином. Остановил, пробегавшего мимо, вихрастого мальчишку. — А скажи-ка, Осип Фомич здесь квартирует?

— Здесь, здесь, на втором этаже, — ответил тот, заинтересованно разглядывая их. — А я всегда за лошадьми приглядываю, когда к нему кто приезжает.

Он ловко поймал, кинутый Иволгиным, пятак и заверил:

— Вы уж не сумлевайтесь…

Какая-то старуха, сидевшая во дворе на завалинке, попыталась было остановить их:

— Не принимают нынче Осип Фомич. Они сейчас… эта… молятся.

— Нас примет, — небрежно отодвинул её в сторону Иволгин.

По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж. Полутёмная, закопченная кухня. Три двери, ведущие в комнаты. Алексей наугад открыл одну из них. За столом сидел человек точь в точь соответствующий описаниям Алёны. Правда взгляд его был мутным, да и сивухой разило ощутимо. Положив руку на толстую черную книгу, он хорошо поставленным голосом заявил:

— Все, все про вас, грешных, ведаю. Все в книге написано…

Алексей подошел поближе, слегка склонившись над столом, прочитал:

— Евклид "Геометрия", очень умная книга. Да к тому же ты её вверх ногами держишь.

— Что? — рявкнул Осип. — В гиене огненной гореть…

Но у Лавровского бас был помощнее:

— А ну рассказывай, кто велел Алёне кухарке газету дать?

Брошенная "святой жизни человеком" "Геометрия" угодила Алексею в плечо. От полетевшего вслед за ней пустого полуштофа он увернулся.

Рассвирепев, схватил тщедушного Осипа за плечи, встряхнул:

— Говори, кто? А то браслеты одену, и в трепальню поедем.

Но на Осипа угроза одеть наручники и отвезти в сыскное не подействовала.

— Сенька! — закричал он. — Убивают!