Бегал заяц по болоту…

Второй, как запасной дубликат – устраняется. А может быть, они оба ничего себе, приличные получились ребята! И живут тихо, зная, что где-то есть второй, но толком не ведая, где он, чем занят? Потом вместе уходят, минута в минуту, и сразу двойная пустота образуется в мире. Зачем этот дуализм? Какова его цель? Или, как вариант, всё-таки остался один. На время? Потом вновь стало двое? А если первому уже за сорок лет, то как может быстро появиться двойник такого же возраста? Его откуда-то привезут на Землю? Но если представить, что второго нет и быть не может, тогда, возможно, поэтому человек так одинок и, чтобы спастись от одиночества, он выдумывает какого-то двойника, ни разу его не видя в глаза, а только лишь догадываясь о его мистическом существовании – через предощущения, астрал, сны, неясные намёки, образы, дежавю… Нет – одиночество не спасает. И уж совсем невозможно представить, что один из них – ангел, а второй – бес. Как же тогда Каин и Авель? У них один отец, но разные взгляды. Диаметральные. До ненависти, до братоубийства.

Почему он вспомнил сегодня замдекана? Именно сейчас?

Всегда есть кто-то рядом, готовый стать подушкой для слёз. Необъяснимым образом они ощущают свою необходимость даже на расстоянии, с полувзгляда, что ли, каким-то верхним, нечеловеческим, почти на пределе, звериным чутьём. Почему так происходит? Великая загадка. Но несостоявшееся и его разъединённые участники потом тайно сожалеют об этом. Возможно, из-за того, что не состоялось, стало недостижимым, они возвращаются в воспоминаниях к этому. И бывает так, что живут рядом, наблюдают со стороны, как протекает обычная семейная жизнь у бывшего или бывшей возлюбленной, мучаются, но ответа, почему порознь – не находят. И на все ли вопросы ответили они, если были бы вместе? Нет сослагательного наклонения в таких историях.

Сергей авансов никому не раздавал, а так – приударял слегка, не заботясь о том, насколько глубоко это может задеть девушку, и даже вызвать в ней некое чувство. Однако был уверен, что его это не тронет. И только много позже он поймёт всю глубину своей глупости и безответственности.

Как-то он встретил свою, так скажем – симпатию тех времён.

Они сидели на набережной, на лавочке, так оказалось, что на той же самой, где сидели когда-то. Возможно, это было её тайным желанием, через много дней устроить всё так, чтобы они опять оказались на этой лавочке, такой знаковой для неё?

Она вспоминала то, что он ей тогда говорил, стихи, которые он читал. Прикрывала глаза, вспоминала погоду, одежду, причёску, всё до мельчайших деталей, а он удивлялся молча, щурился, якобы от бликов речной воды, улыбался, ушёл в себя, потрясённый такой верностью памяти о ничего не значившей для него встречи, которую он уже и не помнил в таких подробностях. Его тронула трепетность, с которой она, прикрыв глаза, перерасказывала ему весь вздор, которым он тогда заморочил ей голову.

В какой-то момент даже показалось, что она разыгрывает его, он искоса глянул – усомнился. Но нет! Она была искренна, взволнована по-настоящему. Ему вдруг стало неприятно, словно он что-то пообещал, но не сделал, по забывчивости, легкомысленности, ушёл и не сказал куда, а для неё это оказалось самым важным, возможно, единственно важным в дальнейшей жизни, и через много лет продолжает волновать женщину и велит хранить верность этому… нафталину… заставило её помолодеть прямо на глазах чудесным каким-то образом… А он – ветреный и несерьёзный и пустой… но она всё это простила сразу же, только он присел на эту старую, серую лавку, царапающуюся чешуйками отлетающей краски.

Он понимал, что это бескорыстие и есть высшая форма прощения. Молчал, слушал, кивал, вежливо улыбался, но его лишь на короткое мгновение тронуло её волнение, бережное, нежное отношение к тому… к той ерунде, сюру… сору… мусору, который он тогда наплёл.

Ему вдруг стало неприятно, он злился на себя за то, что наговорил тогда чушь вперемежку со стихами. Поза, актёрство, как она этого не увидела, не поняла, и почему это всё в один миг стало так важно и через много лет всплыло сейчас, как наказание для него, тревожащее память и вернувшееся, чтобы пристыдить и усовестить.

Он пересиливал чувство вины, отвечал кратко, тактично, это подвигло её на новые воспоминания. А он и боялся разрушить эту хрустальную безделицу, возведённую ею и ставшую вдруг и для него такой дорогой: чтобы не исказилась после этой встречи, не разочаровали её в будущем.

– Почему это так важно для меня? Я вдруг понял, что выдал нечаянно некий аванс, и теперь никак нельзя его забрать, он уже не принадлежит мне.