– Сейчас говорю я, Нонетот. Никогда не перебивай Аида. Ты осмелилась выступить против нашей семьи и в наказание умрешь, но дабы ты убедилась, что и мне не чужда некоторая гуманность, я позволю тебе сделать один последний героический жест, которого так жаждет твоя жалкая правильная душонка. Ровно за шесть минут до аварии ты начнешь вспоминать наш разговорчик.
Я попыталась вырваться, но она держала меня мертвой хваткой.
– Под конец ты вспомнишь нашу последнюю встречу. Вот мое предложение: застрелись – и я спасу планету.
– А если нет? – крикнула я. – Ты ведь тоже погибнешь!
– Нет, – рассмеялась она. – Я знаю, ты это сделаешь. Несмотря на ребенка. Несмотря ни на что. Ты хороший человек, Нонетот. Отличный человек. Потому-то тебе и кранты. Я рассчитываю на это.
Она наклонилась и прошептала мне в самое ухо:
– Понимаешь ли, Четверг, люди ошибаются. Месть так сладка!
– Четверг, – окликнул меня Уилбур. – Что с тобой?
– Так, ничего, – буркнула я, наблюдая, как часы отсчитывают последнюю минуту.
В плане способностей и чувства юмора Ахерон по сравнению с Аорнидой, был просто дитя малое. Я вмешалась в дела семьи Аид, и теперь придется платить.
Я достала пистолет. Часы отсчитывали последние полминуты.
– Если Лондэн когда-нибудь вернется, передай ему, что я его любила.
Двадцать секунд.
– Если кто вернется?
– Лондэн. Ты его узнаешь, как только увидишь. Высокий, одноногий, пишет умные книжки, был женат на женщине по имени Четверг, которая любила его до безумия.
Десять секунд.
– Пока, Уилбур.
Я закрыла глаза и приставила пистолет к виску.
Глава 33.
Заря привычной жизни
Три миллиарда лет назад атмосфера Земли стабилизировалась до состояния, которое ученые называют А-2. Постоянная пертурбация воздушных масс привела к возникновению озонового слоя, а он в свою очередь остановил процесс выработки нового кислорода. Для того чтобы юная планета превратилась в живой зеленый шар, который мы знаем и любим, потребовался новый и совершенно иной механизм – он-то и привел наш шар в движение.
– Не надо.
Папа ласково вынул у меня из руки пистолет и положил его на стол.
Не знаю, нарочно ли он появился в критический момент, дабы усилить драматизм развязки, но так уж получилось. Он не остановил время – думаю, он покончил с этим. В прежние появления он был неизменно весел и улыбался, но теперь все изменилось. И впервые он показался мне старым. Лет восьмидесяти, а то и больше.
Он запустил руку в контейнер с наномеханизмом как раз в тот миг, когда отказал последний генератор. Маленький комочек, созданный с помощью нанотехнологий, упал ему в ладонь, и замигали аварийные огни, осветив нас тускло-зеленым светом.
– Холодный, – заметил папа. – Сколько у меня осталось?
– Сначала ему надо согреться, – мрачно ответил Уилбур. – Минуты три?
– Мне жаль тебя разочаровывать, Душистый мой Горошек, но самопожертвование не выход.
– У меня не осталось другого, пап. Или я, или три миллиарда душ.
– Такое решение, Четверг, должна принять не ты, а я. Тебе еще многое предстоит сделать, да и о сыне надо позаботиться… А я рад, что все закончится, пока я не одряхлел совсем и не превратился в никчемную развалину.
– Папа!..
Слезы катились у меня по щекам. Мне всегда хотелось о стольком его расспросить. И сейчас тоже.
– Все теперь кажется совершенно ясным! – сказал он, улыбаясь и осторожно держа комок всепожирающей глазури «Мечта» в ладони, чтобы ни одна капля не упала на землю. – Просуществовав несколько миллионов лет, я наконец-то осознал свое предназначение. Ты скажешь матери, что между мной и Эммой Гамильтон совершенно ничего не было?
– О, папа! Не надо, пожалуйста!
– И передай Джоффи, что я прощаю его за разбитое стекло в оранжерее.
Я крепко обняла его.
– Я буду тосковать по тебе. И по твоей матери, конечно же, по Севе[61]
, Луи Армстронгу, «Сестрам Нолан» – кстати, пока не забыл, ты взяла билеты?– На третий ряд… но… но… вряд ли они тебе понадобятся.
– Как знать? – пробормотал он. – Оставь мой в театральной кассе, ладно?
– Папа, но ведь должны же мы как-то тебя спасти!
– Нет, дорогая моя. Я очень скоро покину вас, совершив Большой Скачок. Только вот еще не знаю куда. Присутствует ли в этой глазури что-нибудь такое, чего там быть не должно?
– Хлорофилл.
Он улыбнулся и понюхал гвоздику в петлице.
– Да, я так и думал. Все действительно очень просто – и очень остроумно. Хлорофилл – вот ключ! Ой!