Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет

К концу обеда Майкрофт изложил мне основные сюжеты нескольких своих книг, каждый страшнее предыдущего. В это время Уилбур с Джоффи продолжили в саду дискуссию по поводу святости мира и прощения под удары кулаков и хруст разбиваемых носов.

В полночь Майкрофт обнял Полли и поблагодарил нас всех за то, что мы пришли его навестить.

– Я всю жизнь посвятил поискам научной истины и распространению просвещения, – торжественно заявил он, – разрешению загадок и объединению всевозможных теорий. Может быть, мне следовало чаще бывать на свежем воздухе. За сорок пять лет ни я, ни Полли ни разу не ездили в отпуск, так что сейчас мы восполним это упущение!

Мы вышли в сад, пожелав Майкрофту и Полли счастливого пути. Они остановились у дверей мастерской, переглянулись, а потом посмотрели на нас.

– Что же, спасибо за вечер, – сказал Майкрофт. – Грушевый суп, грушевое жаркое под грушевым соусом и под конец гвоздь программы – груши – были истинным наслаждением. Необычно, но вкусно. Присматривай за «Майкротехом», Уилбур, пока меня не будет. Спасибо за ужин, Среда. Ну вот и все, – завершил он. – Мы уезжаем. Пока-пока!

– Счастливо! – сказала я.

– О да, мы счастливы! – улыбнулся дядя, еще раз попрощался с нами и исчез в мастерской.

Полли расцеловала всех нас, помахала на прощание рукой и вошла следом, закрыв за собой двери.

– А ведь нам будет не хватать его и его дурацких прожектов, правда? – сказал Лондэн.

– Да, – ответила я. – Как будто…

И тут мы ощутили какое-то покалывание, как летом во время грозы, и в лаборатории без единого звука вспыхнул ослепительный белый свет. Он тонкими лучиками пробивался из всех щелей и пазов, на окнах ясно проступили все грязные пятна, все трещинки вдруг расцвели радужными бликами. Мы зажмурились и прикрыли глаза руками, но свет, неожиданно вспыхнув, так же внезапно погас под треск электрических разрядов. Мы с Лондэном переглянулись и шагнули вперед. Дверь легко отворилась, и мы оказались в большой и теперь совершенно пустой мастерской. Исчезло все оборудование, до последнего винтика. Даже стиральная машина.

– Не станет он писать любовных романов на досуге, – заметил Джоффи, просунув голову в дверь.

– Нет, – ответила я. – Скорее всего, он забрал все это с собой, чтобы никто не мог продолжить его работу. Его совестливость равна его интеллекту.

Моя мать сидела на перевернутой тачке. Вокруг толпились дронты – вдруг зефиринка перепадет?

– Они не вернутся, – печально сказала мама. – Ты ведь понимаешь это, да?

– Да, – ответила я, обнимая ее. – Да, понимаю.

Глава 7. Белая лошадь, Уффингтон {3} , Пикник, место для

Мы решили, что «Парк-Лейн-Нонетот» получится уж слишком труднопроизносимо, потому я оставила прежнюю фамилию, а он – свою. Я стала миссис, а не мисс, но остальное не изменилось. Мне нравилось, что меня называют его женой, нравилось говорить, что Лондэн – мой муж. Почему-то меня это трогало. Точно такое же ощущение я испытывала, глядя на свое обручальное кольцо. Говорят, к этому привыкаешь, но я надеялась, что со мной такого не произойдет. Мне казалось, что, как шпинат и оперу, замужество полюбить невозможно. Мнение об опере у меня изменилось в девять лет. Отец взял меня на премьеру «Мадам Баттерфляй» в Брешии в 1904 году. После представления папа готовил, а Пуччини развлекал меня смешными историями и оставил автограф в моем альбоме. С того дня я горячая поклонница оперы. Точно так же мне потребовалось влюбиться в Лондэна, дабы изменить свое мнение о браке. Разве это не великолепно, не восхитительно – два человека вместе, как один! Именно так и надо жить! Я была счастлива, я была довольна, я состоялась.

А шпинат? Ну, тут у меня еще все впереди.

ЧЕТВЕРГ НОНЕТОТ. Личные дневники.

– И как, по-твоему, они поступят? – спросил Лондэн, когда мы лежали в постели и одной рукой он нежно поглаживал мой живот, а другой крепко обнимал меня. Простыни соскользнули на пол, мы только что перевели дух.

– Кто?