Беглая княжна Мышецкая

Обыскав рейтара, Михаил Хомутов усадил его на коня и с Никитой Кузнецовым быстро доставил к приказной избе. Степан Разин был еще здесь в окружении казаков, присланных к нему для охраны и посылок. При атамане безотлучно был Левка Горшков с костылем, Ивашка Чикмаз, Мишка Суздалец и Алешка Холдеев для письменных дел. У изголовья, словно две степные каменные бабы древних скифов, стояли с саблями наголо Яков Говоруха и Иван Москаль, а в уголке, около небольшого столика, чем-то занималась сама Матрена Говоруха.

– Кого, сотник, привел? – Степан Тимофеевич лежал на широкой лавке на подушках, чтоб видно было людей. На бледном от потери крови лице лихорадочно горели темно-карие глаза, кудрявые волосы – в легкой испарине. Видно было, что атаману сильно недужилось, хотя Матрена Говоруха и старалась всеми силами травами помочь раненому, подавая разные снадобья.

– Похоже, перебежчик, атаман, – ответил Михаил Хомутов и провел рейтара поближе к постели, следя за каждым его движением: кто знает, вдруг кинется на Степана Тимофеевича? Теперь и доброго удара кулаком по рубленой голове будет достаточно для казацкого предводителя…

– Батюшка атаман, из московских посадских я! Ждем мы тебя, батюшка, на Москве как избавителя от боярской неволи! Многим из нас памятны и восстание во Пскове двадцать лет тому назад, и еще недавние московские бунты «соляной» да «медный»! Не все тогда бунтовавшие повымерли[21]. Но здесь я прибежал упредить тебя, батюшка атаман, что воевода Борятинский выслал полковника Андрея Чюбарова с полком и велел ему, обойдя твой стан, выйти к монастырю и оттуда грянуть на струги. Без струг, дескать, воровскому войску придет погибель, так ругался воевода. А я с поводом полковничьего коня стоял неподалеку, слышал.

– Вышел уже тот полковник?

– С полчаса минуло, как двинулся тот полковник вдоль Свияги. Я в темноте поотстал, да и своротил к вашему стану.

Степан Разин пытался было шевельнуться, но нареченная матушка Матрена, сверкнув на рейтара гневным взглядом, тут же шикнула на атамана тихим, но строгим голосом:

– Не моги ворошиться! Кровища опять хлынет! Пущай хоть малость затянется битое место!

– Мишка, – Степан Тимофеевич подозвал к себе Ярославцева, – не мешкая, собери донских казаков, кои в моем резерве стоят, и мечись к стругам! Буде тот полковник кинется от Свияги к монастырю, секите нещадно… Кто там еще? – забеспокоился атаман, прослышав чьи-то поспешные шаги в сенцах.

В комнату почти вбежал Лазарка Тимофеев, сорвал с головы шапку, глотнул из ковша холодной воды, выпалил одним махом:

– Батька! Воевода Борятинский лезет к городу с Крымской стороны! Там его солдаты иноземного строя! А конных рейтар целит в обход кремля, где наш насыпной вал! – увидел перебежчика, с удивлением двинул только что нахлобученную измятую шапку от вспотевшего лба к темени. – А сей рейтар что здесь делает? Подослан?

Узнав, что перебежчик известил о марше полковника Чюбарова к монастырю, Лазарка шагнул к постели и строгим тоном заявил:

– Тебе, батька, более здесь быть не мочно! Солдаты и рейтары с московскими стрельцами могут ворваться в острог, – и к Михаилу Ярославцеву: – Положите атамана на носилки и живо на струг! Сотник Хомутов, ты знаешь, что тебе делать?

– Да, иду! – коротко ответил Михаил Хомутов, где-то в душе начиная сознавать, что наступил роковой час если не всего похода казацкого войска, то теперешнего сражения за Синбирск. В таком смятении он и вышел на подворье. Под кремлем, будто из адского зева, полыхало пожарище, с южной стороны города уже шла перестрелка с солдатами воеводы Борятинского и с московскими стрельцами, которые вышли из кремля и соединились с пришедшими им на помощь полками. По самому острогу, теперь уже не жалея пороха, били пушки осажденного воеводы Милославского.

– Идемте, други, – созвал Михаил Хомутов Никиту и Еремея, который не выдержал ожидания и приехал тоже к своему сотнику. – Похоже, теперь мы со всех сторон в осаде, так усилился войском воевода Борятинский? И теперь нам не до сдобных калачей, и черному ржаному сухарику будем рады-радешеньки!

– Эко у нас вдруг получилось! – сокрушенно вздохнул Никита, одним махом взлетая в седло. – Как у того упрямого воеводы в присказке, который кричит своему дьяку: «Не делай своего хорошего, а делай мое худое!» Тако и мы – не делаем своего боя, а как воевода нам навяжет. А это чертовски плохо, братцы!

– Вот-вот, – в тон Никите невесело пошутил и Еремей, во тьме чертыхаясь из-за неровной дороги, отчего конь то и дело спотыкался. – Разверстали, да на прежнем и стали! Будто и не бились целый месяц под клятым кремлем!

Михаил, стараясь ободрить друзей, высказал свое соображение:

– Не совсем здесь по-прежнему, дружище Ерема! Месяц назад мы одни подошли к Синбирску с немногими силами, а теперь наши походные атаманы вона куда залетели! Мало не под Москвой бьются!