Беглая Русь

И теперь она понимала, что Алину уже никакими запретами не остановишь, не направишь на верный путь. Однако Домна чувствовала, что всё равно надо принимать какое-то решение. Но какое именно – она точно не знала…

Через несколько дней, после разговора с дочерью, Домне пришлось защищать её перед супругом Демидом, прознавшем о её беспутстве. А ведь к Алине он испытывал глубоко запрятанную любовь, так как она всеми чертами лица была похожа на него. И вдруг к нему дошёл обежавший всю их округу, слух о распутстве Алины! Она опозорила его имя, путаясь с приезжими трактористами, из-за которых к молодёжи на поляну с весны не ходила.

– Домна, ты почему это скрывала от меня, почему не оказывала на неё никакого воздействия?

– Отцепись репей колючий, Демидушка, ты больше сплетни слухай, – в притворном испуге взмахнула руками Домна. – О чём баешь? Дак нешто я должна верить людским выдумкам? Одни подлые кривотолки! Неужели Алина конченная дура, чтобы так вести себя перед парнями, как шлюха, просто наша дочь большая озорница!

– Какая «озорница»? Ты всё давно знала, а мне – ни слова? Думала я такой же вахлак, как ты, стучу молотком в кузне и от своего звона ничего не услышу?

– А тебе только скажи, так враз всё примешь за чистую монету, потому что сплетням я не придаю никакого значения. Ты и мне никогда не верил! И сейчас продолжаешь ревновать к столбу. Ну, дружит она с парнем, может, где-то неосторожно поцеловались, так что теперь – караул кричать?

– Из-за этого зря не скажут. Ждать пока в подоле принесёт? И что это людям попусту брехать, а меня при встречах с ними стыд пронимает…

– Это тебе-то стыдно, мой батюшка? – злорадно усмехнулась Домна. – Кому ты хочешь заморочить голову?.. – дурашливо засмеялась Домна. – Сам-то ты разве не грешен, а у Алины весь характер твой! Вот и пеняй на себя…

– А по-твоему я ей не отец, что ли? – страшно воззрился он на жену. – У тебя самой в голове не мозги, а ветер свистит, как у беспутной бабы. Кто мне голову морочил, так это ты, зануда! Bсё чепуришься, как девка уличная! Алина с тебя пример берёт, а меня она не видит. А ты перед Жерновым тоже хвостом крутишь…

– А что мне грязнухой ходить, дурачок, Демидушка, никак не поймешь! В этом вся и честь бабе! – просияла глазами она, уставясь с издевательской улыбкой на мужа.

– Да то и вижу, как Алина повторяет твои повадки, стервозница она. Вот я ей всыплю разок ремня!

– А хорошие не грех перенять, – насмешливо и жеманно подхватила Домна.

– Зато в её крови много твоей дурной крови, – уже не зная как зацепить жену продолжал Демид. – Сейчас смажу по зубам, тогда поперечишь мне! – замахнулся, сверкая глазами, Демид.

– Моя не дурней твоей, пёс, ты, поганый! Я же тебе не монашка навроде Серафимы, которая не расстаётся с черной юбкой, будто у неё по кому-то вечный траур. Свекровь у неё умерла два года назад, она и тогда носила и, поди, ходит, как монашка, слова не услышишь.

– Вот и хорошо, бери с ней пример, меньше сплетни будешь разносить. И ещё бы Бога больше почитали, чем кроить да шить.

– Кто? Это я разношу сплетни? На себя обернись, Демидушка, о тебе да Мощеве люди промеж себя стали судачить нехорошо…

– А ты бы сама меньше языком трепала! Чего взяла моду по задворками шляться? Тогда лучше бы шила, – примирительно ответил Демид. Конечно, о своём воровском промысле с женой он не делился. Упаси Бог! Однако Домна сама догадывалась, что муж работает с риском для себя, откуда у него берутся деньги на отрезы материй? Привозил из города и говорил, что дочери на приданное. И Домна безоглядно мужу верила: «Не иначе как сковал какую железку и на рынке втихорях продал, ведь бабы к нему бывало шли тяпки направлять, наварить черенкодержатель», – думала она. И от догадки, что иначе быть не могло, Домна бледнела и сгорала от ревности и злости; но допытываться – чем ему они платили: натурой или деньгами – она побаивалась.

Тем не менее слова жены в душе Демида поразили. Неужели народ и впрямь что-то пронюхал? Ведь Мощев проболтаться никак не мог. Он осторожен и хитёр, как лис, и коварен, как волк!

– Выкладывай, кому про отрезы бахвалилась, Домна? – налетел он снова. Теперь позор дочери его больше не волновал, тут беда с другого бока крадётся, надо упредить её.

– Что я, совсем из ума выжила? – испугалась жена. – Ну дак похвастали, так, чай, нельзя. Бабы, поди, ещё похлеще чешут о себе языками, – оправдывалась Домна, отойдя от страха.

– А ты от Катьки Зябликовой хоть одно лишнее словцо слыхала? Она только внимает таким дурам, навроде тебя!

– И чего хорошего ходить надутой индюшкой? Нашёл с кем сравнивать, и нечего меня дурой погонять, пёс шелудивый, вот ты кто!

– Так кому ты про отрезы проболталась? – не отставал, сверкая глазами Демид.

– Кому-кому, да Пелагее Климовой! Так она навроде Катьки – непередатливая. А ещё… – она стала усиленно припоминать. – Марье Овечкиной да Антонине Кораблёвой, а им чего нельзя?