Беглая (СИ)

Если она снова начнет эту песню — даже не знаю, что сделаю! Я с каким-то больным остервенением опрокинула в рот содержимое склянки, чувствуя, как вязкая маслянистая жидкость потекла в горло. С трудом проглотила, едва не выплюнув. Даже зажала рот ладонью. Старалась глубоко дышать, борясь с подступившей тут же тошнотой. Какая же дрянь! Казалось, я хлебнула плотное вонючее масло для жарки. Я часто мелко сглатывала, стараясь удержать в себе это пойло.

Ганоры замерли, пристально смотрели на меня. А я смотрела на них, отчаянно прислушиваясь к собственному телу. Ведь что-то должно произойти… Но я чувствовала лишь как зелье зажгло в желудке и будто понеслось с кровотоком, наполняя приятным теплом. Я вытянула руку и с затаенным восторгом, смешанным с ужасом, наблюдала, как она меняется на глазах. Раздувается, ширится, искажается. Через пару мгновений я уже смотрела на огромную зеленоватую ладонь, на короткие толстые пальцы с длинными лиловыми ногтями. Я не верила своим глазам…

Мы мало знали о ганорах… Их обычаи считались варварскими, культура — дикой. А вера… смешной. Их никто не воспринимал всерьез, считая отсталым народом. Оказалось, даже прожив долгих шесть лет бок о бок с моей Гихальей, я ничего о них так и не узнала. Или не хотела узнать. Я оказалась неблагодарной и глупой.

Старики восторженно переглянулись. Уродливое лицо Исатихальи расцвело широченной улыбкой, обнажив крупные редкие зубы. Она покачала головой:

— Красавица… Настоящая красавица!

Я молчала. Кинулась к мутному зеркальцу на стене, осторожно заглянула. Было очень странно смотреть собственными глазами, но видеть не себя. Из глянцевой мути на меня смотрела молодая уродливая ганорка. С огромными ушами, буйным пронзительно-зеленым кустом на макушке, гроздьями серег. Но мои украшения были иллюзией и не звенели при движении. Пусть так… Я не хотела задумываться о том, как это действовало. Сейчас это не имело значения. Главное — работало.

Исатихалья подошла, похлопала меня по спине:

— Ну? Красота! А назовем тебя… — старуха не на шутку задумалась, но вдруг подняла голову: — Как звали твою приемную мать?

Я не сразу поняла, что она имеет в виду. Наконец, догадалась:

— Гихалья.

Ганорка кивнула, звякнув серьгами:

— Вот ею и называйся, если придется. Будешь нашей дочерью. Но без нужды рта не открывай. И вот еще… — Она бесцеремонно развернула меня и ткнула кулаком прямо в иллюзорный живот: — Морок — есть морок, а плоть — есть плоть.

Я увидела, как ее рука словно погрузилась в «мое» тело сквозь несуществующую одежду. Остановилась лишь тогда, когда достигла настоящей плоти.

— Держись подальше от всех и всего, старайся ничего не задевать и не трогать. Это может выдать. Главное, чтобы судно отчалило. Без нужды ни с кем не говори, кроме нас.

Я кивала, соглашаясь со всем. Но, все же, спросила:

— Как долго это будет действовать?

Старуха помрачнела, поджала губы:

— Правду хочешь? Точно не знаю. К тому же, делится на двоих, как ни крути. Дело не в размере.

Хотелось возразить, но я сумела смолчать, лишь стиснула зубы. Ни к чему сейчас эти глупые споры. Мы теряли время. Я решительно кивнула:

— Я готова.

Мне было больно смотреть, как старики оглядывали свое жилище долгими прощальными взглядами. Возможно, у них здесь прошла целая жизнь, а теперь… Я думала не о том… Я больше ничего не могла изменить. И кто знает, может, они скоро вернутся… Вдруг Таматахал кинулся к шкафчику, достал знакомую бутылку, налил до краев в бокал и жадно выпил. Исатихалья лишь тяжело вздохнула, но не сказала старику ничего.

В Нижнем городе уже светало. Гасли фонари, вонючие улицы тонули в туманной рассветной мути. Но, несмотря на ранний час, было многолюдно. Я сжалась, опустила голову, стараясь стать как можно незаметнее, но подобное было излишним — на семью ганоров никто не обращал никакого внимания. А ядреный запашок выпивки, исходящий от Таматахала, и вовсе отбивал желание подходить ближе. Исатихалья лишь поглядывала на свои часы и подгоняла.

Мы достигли остановки пассажирской баржи, следующей в один из портов. Народу уже толклось прилично. Я старалась держаться на самом краю платформы, и то и дело смотрела на свои руки. Теперь меня охватил почти панический страх, что в любую минуту колдовство Исатихальи может растаять. И это чувство становилось невыносимее, когда я с ужасом наблюдала, как толпа на платформе множится и множится. Кажется, старуху это тоже беспокоило.

Она порылась в своей сумке через плечо, неожиданно достала большую металлическую флягу, свинтила крышку и резко плеснула прямо на своего мужа. Я зажмурилась от ядреного запаха. Таматахал ошарашено вытаращился, но, кажется, быстро все понял. Взял флягу и с наслаждением сделал большой глоток.

Исатихалья оказалась сообразительной. Мы стояли в хвосте баржи, но от старика так несло, что охотников встать поближе к нам сыскалось очень немного. На то и был расчет. Хотелось надеяться, что в порту будет то же самое.

Наконец, баржа причалила в портовом терминале. Мы вышли последними, чтобы избежать давки. Старуха вновь сверилась с часами, и ее лицо помрачнело: