Беглец

У входа в подвал стояли мужчины, курили, разговаривали и один за другим уходили — солнце уже спускалось за изволок, скрывающий Окуневку. Папка сидел с Романом Безногим под навесом для машин. На ракушечном кирпиче перед ними стоял мятый алюминиевый котелок, с которым Роман никогда не расставался. Оба были уже пьяны. Папка говорил и неистово суетился. Роман не слушал. Лицо его набрякло, глаза с бессмысленной сосредоточенностью смотрели в одну точку. Отстегнутая деревянная нога валялась рядом. Роман первый увидел Юрку и поманил пальцем.

— Эй, Жорка, иди сюда!

— Я не Жорка, — хмуро сказал Юрка, прислоняя велосипед к столбу.

— Ты? — обернулся папка. — Ты чего, в магазин? Уже закрытый… Вот, Роман, хоть его спроси! Ну, спроси! При нем разговор был…

Роман отмахнулся от него, протянул Юрке котелок.

— Слышь, Жорка! На. Принеси еще.

— Так Алка ж не даст, — сказал папка.

— Кому не даст? Роману Зарубе? Да я ей…

— Ему не даст. Давай я схожу.

Папка взял котелок и старательно пошел к подвалу, но как ни старался, шел спотыкливо, то убыстряя, то замедляя шаг.

Роман посмотрел ему вслед, потом уставился на Юрку. В глазах его мелькнуло какое-то выражение, он пошевелил пальцами, словно пытаясь его уловить и задержать, но оно исчезло. Тогда он отклонился назад, побагровел и закричал изо всех сил:

— Ой, був та й нема… — и так же внезапно замолчал.

Он припал к принесенному котелку, но не столько пил, сколько разливал по небритому подбородку, расхристанной рубашке, грязной волосатой груди. Папка тоже пососал из котелка, торопливо утерся и снова начал рассказывать:

— Вот он не даст соврать, при нем все было… Я его культурно так пригласил к себе, мол, посидим, поговорим… Интересно же — человек с высшим образованием, разбирается. Ну и показал свои картины. Я ведь только так рисую, между прочим… Оказывается, совсем наоборот. Он смотрит, смотрит и только приговаривает: да, говорит, вот это да!.. Понимаешь? А потом зовет к себе. Ну, тут все было честь по чести. Между прочим, не водка, а коньяк — сильная вещь! И тут приходит его жена, симпатичная, между прочим, дамочка, и враз это, понимаешь, тарелочки, закусочки, со всем фасоном. По-столичному… Ну, они же, понимаешь, видят, с кем имеют дело!.. А потом он мне и говорит: вас, говорит, таких только два — вы и еще есть академик-лауреат по фамилии Расторгуев. Только вы и мастаки. Если уж что и нарисуете, так уж в точности, все как есть… Есть, мол, и еще, ну, те помельче…

Юрка таращил на папку глаза и ничего не понимал. Зачем он врет? Ведь ничего этого не было, было все совсем наоборот. Виталий Сергеевич сказал, что папка рисовать не умеет и даже что-то про уголовный кодекс… И про художника того говорил так, что получалось — он не художник, а вроде жулика… Что же, папка ничего не понял? Или, может, он, Юрка? Но Юрка ведь не пил, он видел, как сердился Виталий Сергеевич, и своими ушами слышал, как тот сказал: «Вы ничего не умеете»… Как же это могло у папки все перевернуться? Или он нарочно врет и выдумывает? Зачем? Юрка почувствовал, как лицо и уши его наливаются краской.

— Папк, — сказал он, — пойдем домой, меня мамка прислала…

Папка отмахнулся и продолжал говорить. Видно было, что рассказывал он уже не первый раз, сначала кому-то, а теперь Роману. Может, и Роман тоже уже слышал это, потому что теперь он совсем не слушал, а только водил осоловелыми глазами по сторонам. Мужчины, стоявшие у подвала, разошлись, Алка, прижимая к боку сумку с деньгами, заперла дверь большим висячим замком и тоже ушла.

— Ну, так ты скажи, есть мне смысл тут сидеть? Нет, ты скажи!

Роман, набычившись, покачивался и ничего не говорил.

— Разве я тут живу? Пропадаю, и всё. На такой заработок можно прожить? А я бы мог своими картинами такую деньгу зашибать… Вот возьму и уеду. Продам все картины, зашибу немножко денег и — прямым ходом в Москву. Думаешь, не пробьюсь? Ты меня еще не знаешь!.. Стоит отсюда уехать, как сразу…

— Ой, був та й нема… — снова оглушительно закричал свою песню Роман и замолк.

— Папк, пойдем домой! — сказал Юрка. — Скоро совсем темно будет…

— Отстань! — отмахнулся папка. — Не видишь, с человеком разговариваю…

В это время Роман как-то странно хрюкнул, повалился на бок. Падая, он опрокинул котелок, папка попробовал его подхватить, но промахнулся, вино вылилось. Папка с сожалением повертел пустой котелок, поставил на ракушечник, потолкал Романа:

— Эй, друг! Ты что, спишь?

Роман не пошевелился, только вдруг, будто нарочно, громко и страшно захрапел. Папка оглянулся. Бригадный двор перед навесом был безлюден, в окнах домов по ту сторону площади вспыхивали электрические лампочки.

— Пошли!

Он неуверенно поднялся, размашисто и шатко зашагал. Юрка взял велосипед и повел его, держа за руль. Они миновали кладбище. За побеленной, из ракушечника, оградой белели такие же побеленные известкой надгробия, железные кресты простирали разверстые руки из дымогарных труб. Звонок велосипеда брякнул на выбоине, папка оглянулся.

— Тю! Чего ж мы пешком? А ну, дай…

— Не надо, папк, упадешь.

— Когда это я падал? А ну, садись… Садись, тебе говорят!