Беглец

«Страх – врожденное оружие эмпата. В первую очередь это безусловный страх, естественная реакция на силовой прорыв. Он отыскивает болевые, уязвимые точки агрессора, основываясь на жизненном опыте взломщика, и выводит нападающего из строя. Надо быть большим мастером, чтобы взломать защиту мощного эмпата. Но вдвое больше мастерства понадобится вам для того, чтобы справиться с ответным ужасом, который шарахнет по вам из всех орудий. Из ваших же собственных орудий, заметьте».

* * *

Гюнтер сделал шаг вперед.

Столкновение эмпатических волн отзывалось в мышцах спонтанными реакциями. Его тянуло, словно на веревке. Верхний регистр флейты иглой вонзался в перламутровое чрево раковины. Басы раковины накрывали флейту, топили, тащили на глубину.

Второй шаг. Третий.

Навстречу ему из развалин шла женщина.

Женщина с флейтой?

– Там сначала был цирк. Арена, трибуны… Но цирк быстро занесло песком. Я никогда раньше… Она подошла, и кошка тоже, и мальчик из огня. Мы поговорили, и все. Она сыграла мне на флейте. Это же ничего, если мы поговорили?

– Ты молодец. Ты даже не представляешь, какой ты молодец!

– Я потом хотел еще раз – туда. Не получилось. Она предупреждала: это случайность. И велела искать способы. Только способы должны искать вы. Мне еще рано. Вы ищите, вы хорошенько ищите. А если у вас не получится… Не бойтесь, я быстро расту.

Кавалер Сандерсон опустил раковину.

– Здравствуйте, госпожа Ван Фрассен, – произнес он в мертвой тишине. – Вы меня не помните? Я Гюнтер Сандерсон, вы купировали мне инициацию. И потом приходили, в интернате. То есть это я был в интернате. А вы были здесь, так? Ну, теперь мы оба здесь.

Регина Ван Фрассен уронила флейту.

Контрапункт Жизнь и смерть, или Блюз обслуживающего персонала

Мы путаем старость и дряхлость. Именно поэтому дряхлые юнцы так любят высмеивать могучих стариков.

Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка

– Знаешь, мвензи[22]

, мне повезло в этой жизни,Ты знаешь, мвензи, мне повезло в этой жизни,
Я всех краше и всех умней,
Я обслуживаю богатых парней,
Они пьют и едят и думают обо мне:
«А не подкатиться ли нам к этой шиксе?»
Нет, белый бвана, мы не плечевые,
Да, белый бвана, давай чаевые,
Да и нет, нет и да,
И еще улыбка, тащись, мудак.

– Ты? Не знаешь?!

– Да. – Папа обиделся. – Да, я не знаю, что случилось с Нейрамом.

На острых, обтянутых кожей скулах играли каменные желваки. Еще недавно это было бы страшно. Сейчас Тумидусу хотелось встать и уйти, но он не мог. «Что ты имел в виду, говоря о рабстве? – спросила издалека Рахиль, возрождая скандал на заседании Совета антисов. – Ладно, молчи. Я об этом ничего не знаю и не хочу знать. У каждого из нас есть моменты, о которых лучше не напоминать…» Я напомню, пообещал ей Тумидус. Я так напомню, что чертям станет тошно.

– Двадцать лет назад, – уточнил консуляр-трибун. – Я думал, ты в курсе.

– Да хоть сто! Я что, сторож вашему Нейраму?

– И он тебе никогда не рассказывал?!

– Нейрам Саманган, – Папа Лусэро превратился в чиновника, записного бюрократа, подчеркивая официальность заявления, – не делится со мной подробностями своей личной жизни. Я не вхожу в число его близких друзей. Не уверен, что у него вообще есть близкие друзья.

– А у тебя? – спросил Тумидус.

Карлик смерил помпилианца взглядом:

– У меня? – Белые, лишенные зрачков глаза блестели, отражая свет месяца. – К сожалению, есть. К моему, понимаешь ли, глубочайшему сожалению. С такими друзьями я, похоже, никогда не сдохну.

– Не сдохнешь, – пообещал Тумидус. – Кстати, тебя не смущало, что Нейрам выглядит младше своих лет?