Беглец

Конь заартачился. Чалый жеребец, верный спутник военного трибуна в галлюцинаторном комплексе, категорически не желал идти по склону. Проклиная вздорное животное, Тумидус хотел спрыгнуть с коня, кинуться Папе на помощь и спрыгнул – точнее, вылетел из седла от сильнейшего рывка. Паутинный жгут, связывавший его с Папой Лусэро, сократился с внезапной резкостью и мощью, словно был сплетен из мышечных волокон. Так мог бы дернуть паук-исполин, хорошо знакомый Тумидусу, но никак не щуплый старик в пижамной куртке.

– Что ты делаешь?!

– Я? Тону.

Жгут продолжал сокращаться. На паутине выступили капельки слизи, она сделалась липкой – не оторвать. Хотел этого Тумидус не хотел, но его тащило к Папе. Краем глаза военный трибун заметил, что не одинок в своей беде. Папа превратился в гирю, неразрывно связанную с коллантом. Чушь, ахинея, бред умалишенного, но весу в карлике оказалось больше, чем в пауке-гиганте. Его погружение в зыбун, минуту назад вполне устойчивый, заставило коллантариев недоброй волей покинуть седла. Конной осталась лишь Эсфирь Цвергбаум – ее лошадка ржала, мотала головой, упиралась всеми четырьмя копытами, но и лошадь мало-помалу сдавала позиции.

– Что происходит? – взревел Борготта. – Гай, сделай что-нибудь!

В иное время такая просьба позабавила бы Тумидуса.

Смерть, ждущая Папу во дворе дома, представилась военному трибуну черной дырой – наичернейшей в Галактике. Она всасывала антиса, причмокивала, пускала слюну; смерть не желала отпускать законную добычу, хоть наизнанку вывернись, и вместе с Папой тащила обратно всех, кто так или иначе был связан с умирающим.

Еще чуть-чуть – и коллант уйдет за горизонт событий.

– Держать! Держать, чтоб вас!

Военный трибун ухватился за траву, за камни, до середины вросшие в грунт. Срывая ногти, обдирая пальцы и ладони, чувствуя, как рвутся жилы, как мышцы кричат от жгучей боли, он пытался остановить или хотя бы замедлить движение. Его примеру последовали остальные. За коллантариями тянулись борозды вспаханной земли, они делались глубже, еще глубже. Борозды превращались в окопы, траншеи, братские могилы. Захлебываясь истошным ржанием, увязла по брюхо лошадь Эсфири. Да мы же тонем, осознал Тумидус. Тонем в распадке; тонем в открытом космосе, с каждой секундой приближаясь к планете!

Мы не тонем. Мы падаем!

– Держать! – завопил он. – Держать, чтоб вас!

Он кричал, требовал, держал. Он знал, что не удержит.

Глава пятая Государственная измена, или Дхарма воина

I

– Ты сегодня поздно. Трудный денек?

Он снял с плеч жены легкое пальто – кофейного цвета, с подогревом. Обождал, пока сервис-автоматика отправит верхнюю одежду на стандартный цикл: сканирование, чистка, глажка, подзарядка, возврат в сезонный доступ. Тайком полюбовался женой, пока Анна-Мария поправляла прическу перед зеркалом. В свои девяносто семь жена смотрелась королевой. Она и была королевой: членом Королевского Совета Ларгитаса, представителем великой науки этносоциологии. Морщинки? Серебро волос? Да, конечно. Ну и что? Весенняя красота молодой графини, зрелое летнее обаяние амбициозной герцогини – и вот, монаршее величие осени. Зима Анны-Марии Ван Фрассен еще не наступила, хотя и была не за горами.

На Ларгитасе живут долго – предмет зависти всей Ойкумены.

– Да здравствует королева, – прошептал вице-адмирал.

Эхом откликнулась память: «Ты – не принцесса. Ты – Регина. Королева. И не только из-за имени. Королева – это достоинство. Сила. Королевы не плачут…»

На Ларгитасе живут долго, если, конечно, не умирают до срока. Ван Фрассен закрыл ладонью рот, притворяясь, что гладит усы. Вспоминая о дочери, он всякий раз боялся, что память пойдет горлом, вырвется наружу хриплым рыданием. Все, все, все. Проехали, пролетели. Вдох, выдох. Кажется, Анна-Мария ничего не заметила. Зато услышала: слух у жены был прекрасный и с годами стал лишь острее.

– Мой адмирал. – Тонкие пальцы коснулись щеки. – Да, день у меня выдался хоть куда. Прозаседали допоздна, хорошо хоть решение приняли. Я боялась, что отложат на завтра. Великий Космос! Я голодна как волчица! С ними пообедаешь…

– Отлично!

– Что тут отличного? Что я лишилась обеда?

Строгий излом брови. Улыбка прячется в уголках губ. Устроить жене сюрприз, удивить – в этом вице-адмирал был не мастак. Анна-Мария видела мужа насквозь.

Ну и пусть.

– Голодна как волчица? Я слышал, что волчицы любят мясо.

– Еще как!

Угадал, возликовал Ван Фрассен. Уложил торпеды точно в цель. Обычно Анна-Мария блюла строгую диету (ограничения ведут к счастью, да!), но изредка на нее находило особое настроение. В эти дни жена молодела лет на тридцать, позволяя себе все без оглядки: жареное, соленое, сладкое, бокал вина, второй бокал, третий. Потом они ложились в постель…

В столовой звякнула домашняя линия доставки.

– Прошу, ваше величество! Ужин ждет.