Беглец

Дудочник в пестром кафтане, каким выглядел Гюнтер в царстве вторичного эффекта Вейса, обнаружил себя в жутковатого вида подземельях, смахивающих на гробницу из третьесортного фильма ужасов. Коридор, куда он выскочил сломя голову, как чертик из архаичной табакерки, – точнее, направил поисковое усилие мозга, пытаясь кратчайшим путем выбраться к очагу агрессии, – мог вызвать оторопь у не слишком искушенного зрителя. По стенам, сложенным из грубо отесанных глыб, текли струйки воды. Лавируя между холодными ручейками, слизни оставляли на камнях блестящие следы. Вода и слизь формировали сюрреалистический орнамент, от которого темнело в глазах, а в животе ворочался колючий еж. Освещения не было, лишь в углах мерцали зеленоватые гнилушки, а может, насекомые.

Точно, насекомые – Гюнтер различил трепет крылышек.

Наслоение, понял он. Гробница, слизни, глыбы – продукт влияния чьей-то мощной ауры, пронизавшей бункер сверху донизу, подобно метастазам злокачественной опухоли. Да, ауры, не разума, – окажись создатель иллюзорной гробницы телепатом, Гюнтер мигом бы отследил формирующие посылы чужого рассудка. На четвертом курсе мединститута, за год до выпуска, кавалер Сандерсон посещал факультатив, где менталов учили работать с энергетами. Учитывая презрение и брезгливость, чувства, которые испытывали ларгитасцы в отношении «грязных эников», студентам разрешалось посещать факультатив добровольно, вне общего расписания лекций. Зачетов по контактам с энергетами они не сдавали. Входя в соприкосновение с сознанием гематра или вехдена (брамайны исключались отдельным распоряжением спецотдела ректората!), чей энергоресурс был особо мощным, а способность им управлять – особо развитой, Гюнтер не раз видел, как в моменты активного проявления способностей, дарованных эволюцией, энергет вдребезги перерабатывает интерьер вторичного эффекта.

Потолок треснул. На Гюнтера хлынул кипяток. Стоило труда не выскочить из-под обжигающего душа чужих эмоций. Нервное возбуждение, ярость (чья?), ненависть (кто-то из наших?!), страх смерти, страх опоздать, страх не найти (будьте вы прокляты!), упорство, граничащее с фанатизмом…

Дудочка взлетела к губам.

Пестрый кафтан стал пестрей вдесятеро. Душ пошел на пользу: сахар в чае, Гюнтер растворился в кипятке. Вопреки законам физики, он взмыл вверх, к трещине в потолке, и дальше, выше, сквозь инертный камень, в направляющем потоке эмоций, словно в обратной съемке, чтобы вновь кристаллизироваться, восстановить исходный облик там, где кипели страсти.

Вот и ты, террорист. Пришел за моим сыном?

Воин в золоченом доспехе поднял странный предмет, похожий на две рачьи клешни, соединенные общей рукоятью. С клешней срывались колючие искры: должно быть, так в галлюцинаторном комплексе выглядел лучевик. Разумеется, брамайн не собирался стрелять в кавалера Сандерсона. Он и знать-то не знал о присутствии какого-то подозрительного кавалера Сандерсона! Брамайн поднял оружие, целясь в реального солдата, защитника бункера, – и уронил руки, как плети, когда Гюнтер с разгону шарахнул по нему дубиной жесточайшей депрессии. Депрессия была первым, что подвернулось Гюнтеру в оружейной комнате его памяти. Атипичная, она бурлила от противоречивых компонентов: эмоциональной реактивности, повышенной сонливости и побочного эффекта – тяжести в конечностях.

Часть депрессии, несмотря на все старания молодого человека, рассеялась, ушла мимо цели – в ауру, чьи нити, подобно ядовитой грибнице, прошили всю энергетику бункера. Прошивка оказалась настолько плотной, настолько влиятельной, что ментальная атака – тоже энергия, если задуматься, – не смогла полностью избежать ее сетей. Краем сознания Гюнтер отметил незапланированный расход – и порадовался тому, что сыпанул депры не жалея, так, что хватило бы на троих.

Не тратя времени на добивание, он повернулся ко второму террористу и увидел жабу. Нет, не жабу – Линду. В чем мать родила, комиссар Рюйсдал сидела на корточках, припав на локти и высоко вскинув голову. Эротического в позе женщины было меньше чем ничего. Кто другой, приняв такое положение, уже свернул бы себе шею или подхватил защемление поясничного нерва. Гюнтеру вспомнились кошмарные позы Натху, на первых порах вызывавшие у зрителей неподдельный ужас. Весь жир, а на Линде скопилась чертова уйма жира, под шелухой превратился в мышцы, чудовищные мускулы атлета, вздутые от переполнявшей их силы.

Жаба плюнула языком – вязаной шалью с грузиками на концах. Развернувшись в воздухе, шаль накрыла террориста, сбила с ног, спеленала тугим коконом. Двигательные центры гостя оказались в распоряжении комиссарши: сперва нейронные цепи спинного мозга, обеспечивающие спинальные рефлексы, а там и высшие, регулирующие мышечный тонус и координацию движений. Превратив врага в груду бесполезной плоти, в медузу, высыхающую на солнцепеке, Линда подмигнула Гюнтеру выпученным глазом, хихикнула – и в головокружительном прыжке развернулась к следующему противнику.