Беглец из рая

Не знаю отчего я позвонил Катузовым. Может, хотел вызвать в помощь Поликушку? Старый человек, когда-то воевал, хоронил жену, свез на кладбище всех друзей, – ему ли не знать череду предстоящих забот? Но отчего-то вышла Танюша, зябко кутаясь в халатик, прижимая на горле ворот. Я скользнул по ней взглядом и опустил глаза.

– Мама умерла? – спросила Татьяна шепотом.

Я кивнул и пошел к себе, осатанело уставясь в никуда. Не закрывая входную дверь, побрел на кухню, и тут запруда в горле лопнула: я необычно странно, будто старый лесовой ворон, надсадно закеркал, застонал, завыл, бессловесно запричитал, глядя в собственное отражение в ночном окне, похожее на плохо промытый негатив, по которому заструился, взявшийся из ниоткуда, зимний проливной дождь. Это прорвал запруду слезный родник. Темная бездна вдруг открылась передо мною, и я в это мгновение ясно представил то, что отчаянно прятал от самого себя, – я остался совсем один на всем белом свете; вот отчего так цеплялся за Марьюшку, ибо боялся осиротеть. Последняя защита, что была для меня хоть и слабым, но верным схороном, затульем в дни невзгод, окончательно рухнула, и я неожиданно очутился на юру безо всякой подпорки. Отныне ничем не оградиться от студливых ветров, выдирающих меня из почвы вместе с иссыхающим кореньем. Дунет покрепче – и опрокинусь наземь, как трухлявая сухостойная деревина. Видно, матушка понимала мое несчастное положение, оттого и боялась оставить меня одного, словно я был бессловесный покорный квелый отрок. Марьюшка знала обо мне что-то такое, о чем я не догадывался и уже никогда не узнаю, окончательно замурованный в каменные вавилоны.

Татьяна неслышно подошла ко мне и, скользнув ладонью по волосам, положила ее на плечо. Я вздрогнул, съежился весь, стыдясь слез. Мне всегда казалось, что мужику не пристало плакать, но надо носить слезы в себе на испытание, как торбу с каменьями, как невидимые вериги, чтобы не затвердеть в чувствах. Сколько раз я видел, как плачут мужики: они рыдают некрасиво, с надрывом и тоскою, будто таежный зверь. Значит, даже в такую минуту я хотел быть приятным для других, не мог полностью отдаться горю и, как бы со стороны, наблюдал за собою, чтобы не допустить промашки.

– Где она? – спросила Татьяна, едва слышно.

Пряча лицо, я пошел в дальний угол комнаты, повсюду зажигая свет. Дверь в коридор была отпахнута, обвалившись о косяк, там стоял Катузов в одних трусах и смолил сигаретку, зачем-то вдувая чад в мою квартиру. Вся грудь его была в черных круговинах шерсти. Махорный дым от сквозняка клубился впереди меня и прогонял запах смерти, который, как мне казалось, уже заполнил все житье.

Катузов бросил в спину:

– Надо «скорую» звать и милицию...

Голос прозвучал буднично. Да и смерть Марьюшки разве не была в обыкновение для всех, кроме меня? Народ тек на погосты рекою, и жалеть всех усопших не хватило бы и самой смиренной души. Это для Господа все люди оставались живыми, и Он не загонял их в забвение даже и по смерти, а верных прибирал к себе.

Татьяна зажгла свечу, поставила на подоконник. Попросила найти смертное. Я долго шарился в шкафах, в материной торбе, стоящей под кроватью. Знаю, что шила себе смирное платьишко и белые ступни, и прочий весь сряд, должный для погребения, но полки были чужие, словно не мои, ибо я искал тупым взором и непослушными руками. А время шло, уже на воле развиднелось, войлочные волосатые тучи прилипли к стеклу, бусили мокрым снегом. Приехал на «скорой» врач: плешеватый, с курносым пропитым лицом и набухшими мешками под глазами от бессонной ночи. Он, умеючи, без подобающей грусти пощупал у Марьюшки сонную жилу и сказал, что старушка скончалась и надо отправить в морг. Я ответил, что в морг не повезу, потому что мать наказывала строго-настрого, чтобы ее не потрошили. Врач мягко посоветовал отвезти, иначе, де, намучаешься, волокитою затаскают, не обрадуешься. Но справку написал, что рак... Откуда взял эту болезнь, с полки, что ли? Он ведь не знал, что Марьюшка моя постилась, готовила свою утробушку загодя, и этим диагнозом ее как бы снова обидели. И без того всю долгую жизнь ездили на ней, погоняли, натянув тугой хомуг, заставляли горбатить за грош, не сказали ни словечка благодарности за нескончаемые труды, и вот, по смерти, списали все страдания на какой-то рак. Господи, прости...

«... Если будете спорить еще, – сказал врач, торопливо взглядывая на часы, – то отдам команду, чтобы везли на вскрытие». – «А зачем тогда в морг?» – бестолково спросил я, виня себя в том, что досаждаю врачу, а того нетерпеливо ждут уже в другом месте, куда верхом на ветровом вихре уже прилетела старуха с косою. Я не обиделся на врача, нет, мне только хотелось обстоятельно поговорить, скоротать такое медленное время, чтобы встретить рассвет. «А где вы будете готовить покойницу? – Врач раскинул руки, упираясь в книжные завалы. – Ее ж надо то-се... Иль подвесите к потолку?.. Через три часа вы побежите из квартиры бегом. Вы же умный человек... А как выносить гроб?.. Торчком?.. Впрочем, как знаете. Вам решать...»