Беглецы

Когда Суджа вступила в дискуссионный клуб, Чин тоже стал его членом только ради того, чтобы высказывать там противоположное мнение. Они начали ходить на занятия вместе, с книгами в руках, никогда не касаясь друг друга, но всегда держась рядом. Они оба записались в кинематографический клуб и всегда садились рядом в кафетерии. Через некоторое время их имена стали употреблять вместе: «Суджа и Чин», причем Суджу всегда упоминали первой. Чин чувствовал, что Суджа ему симпатизировала, да и в учебе он преуспевал, но формально парень по-прежнему оставался никем. Он был неотесанным провинциалом низкого происхождения, а его семья не обладала ни положением, ни влиянием, поэтому казалось невероятным, чтобы такая девушка, как Суджа, стала бы проводить с ним время.

Суджа тоже это отчетливо понимала, и интуиция подсказывала ей, что ее превосходство может разрушить их хрупкие отношения. Она преуменьшала связи своей семьи и даже сводила к минимуму собственные достижения. Когда ей предложили второй год стажировки в газете «Нодон», Суджа две недели не решалась рассказать об этом Чину, боясь, что это лишний раз подчеркнет ее привилегированность и семейные связи в обществе Пхеньяна. Но в конце концов она все-таки сделала это, когда они вместе выходили из аудитории.

Они свернули в коридор, залитый мягким рассеянным светом: зимний день был на излете и уступал место вечерней меланхолии. У самых дверей библиотеки Суджа проговорила:

— Ты же знаешь про мою стажировку фотографом в газете?

— Ага.

— Наверное, я продолжу ее и на следующий год.

— Я думал, что стажировка продолжается только год.

— Мне сказали, что я могла бы… — Суджа помедлила в нерешительности. — Что они могли бы продлить ее.

— Серьезно?! — воскликнул Чин.

— Да, — тихо ответила Суджа, боясь, что он обидится или расстроится.

Ее отец был в бешенстве, когда узнал об этом предложении, и грозился выбросить ее фотоаппарат. Аппа хотел, чтобы она сосредоточилась на учебе, а не шлялась круглые сутки по городу, снимая. Ей не терпелось узнать, что думает об этом Чин.

— Они продлевают тебе стажировку на год? Это же большая честь! — Чин остановился как вкопанный. — Никому никогда не разрешают стажироваться по два года.

Суджа слегка пожала плечами и уставилась на свои ноги.

— Поздравляю! — воскликнул Чин. — Чего же ты такая кислая? Тебе надо прыгать от счастья!

— А ты этому рад?

— Конечно! Это же почетно. Я тобой горжусь!

— Но… — Она замялась, внезапно смутившись оттого, что собиралась сказать. — Некоторые люди говорят, что мне не следует работать журналистом, что это неподобающе для девушки.

— Неподобающе?! И кто же это говорит? «Нодон» лишится звезды, если не возьмет тебя.

— Это не в газете говорят, — покачала головой Суджа.

Чин испытующе посмотрел на подругу.

— Твои отец и мать, — догадался он, представив, как родители из высшего класса могут отреагировать на то, что их дочь решила работать фотографом.

Она кивнула:

— Они не желают, чтобы я бегала по городу и щелкала фотоаппаратом. Им хочется, чтобы я была преподавателем. Ну знаешь, занималась бы чем-то достойным.

— Хм… — промычал Чин.

Они шли по коридору плечом к плечу, но не осмеливаясь взяться за руки, чтобы никто не увидел.

— Подожди немного, — сказал он спокойным голосом, — и мы уговорим их.

Суджа почувствовала, что их тела движутся согласованно, как руки пловца, рассекающие бархатистую гладь озера. Она взглянула на Чина, и ее душа наполнилась спокойствием. Когда он был рядом, ей казалось, что все утрясется, все закончится хорошо.

Суджа стала приводить Чина в темную комнату, где они, словно под плащом-невидимкой, прятались от всего мира и его козней: пристальные взгляды преподавателей, сокурсников, друзей и даже родных оставались за дверью. Они стояли в душном красном мраке, остро ощущая жар на коже и тепло дыхания друг друга; часами погружали снимки в кюветы с реактивами и вместе отсчитывали секунды. Это было монотонное, но в то же время успокаивающее своей простотой занятие.

Однажды Чин опустил палец в закрепитель и что-то нарисовал на одной из ее недопроявленных фотографий. Он быстро переложил снимок в ванночку с проявителем, а потом наблюдал за тем, как Суджа выудила мокрую фотографию и встряхнула ее, разбрызгав проявитель. Она резко замерла и внимательно всмотрелась в карточку расширившимися глазами.

— Оппа[2], это ты написал?!

Чин фыркнул от распиравшего его смеха.

— Ты что, не знаешь, что изменять фотографии — это преступление?! — воскликнула она. — Ты портишь собственность общенациональной газеты «Нодон», и это уголовно наказуемо!

Кровь отлила от лица Чина. Черт, что он наделал!

— Я не хотел… Я… Мне очень жаль, — забормотал он. — Черт возьми!

Он протянул руку к снимку, но Суджа подняла его выше. Она попыталась сохранить суровое лицо, но ее рот расплылся в улыбке:

— Я не собираюсь заявлять на тебя, оппа. — Суджа игриво оттолкнула его.

— Дай мне, — попросил Чин. — Надо порвать его.

— Нет. — Суджа держала снимок на весу. — Он мой. Я его сохраню.

— Но это же преступление! Я же не знал! Не знал!

Она закатила глаза: