Беглецы

– Головой ответишь мне, коль через час не выведешь из бухты судно! Свистай команду, да токмо потихоньку, чтоб с берега увидеть приготовлений наших не могли! Кто свободен, пусть получает мушкетоны, фузеи, пистолеты! Батурин, Винблан, Степанов, к пушкам!

Все из кают-компании высыпали на палубу, началась беготня, возня, тащили ружья, порох, заряжали картечью все три пушки, матросы на мачты лезли ставить паруса. Чурин крепко матерился и раздавал направо и налево тяжелые затрещины. В это суетное время подошел к Беньёвскому Иван Устюжинов, сказал тревожно:

– Господин адмирал, неможно плыть!

– Как? Отчего?! – заорал Беньёвский.

– Хрущов пропал. Нет его на галиоте.

– Да где же он?! – бешено закричал Беньёвский. – Не утопился же он с тоски по японской водке?!

– Нет, не утопился. Я с мужиками говорил – подозревают, что уехал он на берег на одной из лодок, что к нам сегодня приплывали.

– Да что он за дурак? Неужель уплыл?

– Надо думать.

– Ну а раз уплыл, – мгновенно стих Беньёвский, – стало быть, желал того и учинил по воле собственной. Да, глупость, вижу, вперед вас, русских, родилась! Японцем заделаться решил! Тьфу, срам, позор! Но ты не думай, что мы Хрущова твоего кликать али дожидаться станем, – отплываем мы!

– Нет, мы не поплывем, – с твердостью и тихо сказал Иван. – Он, надо думать, воротится уж скоро.

– Некогда нам ждать, Иван! Сегодня ночью нас зарезывать придут японцы!

Едва закончил свою фразу Беньёвский, как увидал стоявшего поодаль мальчика-японца, который будто не решался подойти.

– Ну, чего тебе? – сурово спросил адмирал.

Перебежчик робко подошел, с улыбкой детской, дурковатой показал серебряный пятиалтынный и дважды растопырил пальцы на руке.

– Вона, гляди! – показал Беньёвский Ивану взятую из рук японца русскую монету. – Представишься тут британцами, когда япошкам одно серебро орленое дают! Ах, подлецы! И сей вот своих за серебро продает!

Беньёвский вынул из кармана горсть монет и с презрительной гримасой ссыпал их на ладонь японцу.

Устюжинов, пока тот торопливо прятал деньги, стал спрашивать у перебежчика о Хрущове, описывая жестами его могучий рост и бороду. Японец вначале глядел непонимающе, но потом заулыбался, закивал, стал показывать руками, что такой человек действительно сейчас на берегу, но связанный сидит. Затем изобразил и вовсе что-то непонятное, указав себе на темя и рассмеявшись.

– Не удерживай меня, – решительно сказал Устюжинов Беньёвскому, – я с ним сейчас плыву. Хватит с нас того, что трое уж на смерть голодную обречены. Дурак – он тоже человек...

– Что ж, плыви, – холодно сказал адмирал, – но токмо времени тебе, Иван, даю я... – и на часы взглянул, – час и десять минут, не больше, – и протянул хронометр Ивану, – сие тебе, чтоб время узнавать. После часами оными с проводником расплатишься за труд.

– Спасибо, – не глядя на предводителя, поблагодарил Иван, пряча в карман камзола золотой браслет.

Адмирал же опять схватил японца за воротник рубахи, повернул лицом к себе:

– Вот что, обезьяна желтая, поможешь сему герою того дурака бородатого сыскать. Уразумел?

Японец, казалось, догадался, о чем его просили, согласно закивал.

– Ладно, поплыл я, – сказал Иван.

Беньёвский его остановил, выдернул из-за пояса нарядные пистолеты, протянул их юноше:

– Сие вот захвати, спонадобятся, может.

Иван пихнул оружие за пазуху и пошел с японцем к тому борту, где лодка его привязана была.

Уже сидя в узкой лодчонке японца, который ловко работал одним веслом, он видел, как на тонущем в темени ночи галиоте мужики готовились к защите, – испуганные, сосредоточенные, упорно растившие свой гнев к предполагаемым обидчикам, безжалостным и коварным. А еще думал Иван дорогой о том, что если и удастся спасти Хрущова, то мужики его еще сильней возненавидят, узрев в его поступке холопское желание господам служить. Но также понимал Иван, что оставлять Хрущова на берегу никак нельзя – его убьют, а этот грех, казалось почему-то Ване, ляжет и на него тоже. И еще горело в нем сознание необходимости поспеть к уходу галиота: знал Иван, Беньёвский ждать его не станет, несмотря на их приятельство.