Беглецы

Большинство студентов, включая Суджу, остались на этот раз в городе. Девушка с друзьями запланировала ревизию конспектов, а Чин собирался навестить родных в Янгдоке. Он не рассказывал любимой о том, как сильно его семья пострадала от неурожаев и теперь с трудом могла питаться один раз в день. Не говорил и об отложенных студенческих пайках, которые собирался отвезти родным. Уже больше года семья Чина сидела на государственном пайке, а его мать была вынуждена где-то добывать пищу. Как и большинство аджумма^[6] в их краях, она соскабливала с сосен мягкий луб, измельчала его в кашицу и смешивала с тем, что только удавалось найти. Она поступала так каждый день, и в голове Чина прочно засел образ женщины, которая заставляла себя существовать одним лишь усилием воли и благодаря неискоренимому инстинкту выживания.

Влюбленные прогулялись пешком до вокзала и остановились возле уличного торговца. Суджа купила на двоих сладкий рисовый дук. И когда они, стоя рядом, по очереди вонзали зубы в горячую сладкую мякоть пирога, от их губ поднимался густой пар.

— Твои родственники когда-нибудь навещали тебя тут, в Пхеньяне? — спросила Суджа.

— Могли бы, — соврал Чин, прекрасно зная, что они не в состоянии позволить себе поездку. — Но им больше нравится, когда я приезжаю домой. Тогда меня могут повидать все, — добавил он, подмигнув Судже.

— Я не сомневаюсь, что они скучают по тебе. Я тоже буду скучать по тебе, хотя тебя не будет всего неделю.

— Было бы здорово представить тебя маме и сестре. Они тебя полюбят.

— А твой отец?

— И он, конечно же, тоже, — быстро ответил Чин. Взглянув на последний кусок дука в руке Суджи, он сказал: — Этот кусочек тебе.

— Нет, тебе.

Чин поднес дук к губам девушки:

— Когда я вернусь, жди меня на этом же месте, и я куплю тебе еще.

Чин почувствовал близость Янгдока еще до того, как поезд прибыл на станцию. Знакомая вонь от жженого пластика и мусора разъедала легкие, вызывая приступы кашля. Возвращение сюда из Пхеньяна напоминало изгнание из рая в чистилище. Янгдок заметно изменился со времен его детства и год от года становился все хуже. Чин даже испытал чувство вины за ту жизнь, которая была у него в Пхеньяне.

Раньше на улицах Янгдока витал сладкий запах, потому что на каждом углу лоточники продавали ют — особую сладость. Ох уж этот аппетитный аромат карамелизованного сахара! А сейчас здесь почти не делали конфет: вместо сахара люди жгли древесину, бумагу, пластик и все, что только попадалось под руку, лишь бы согреться. Так называемые воробышки — осиротевшие дети — носились туда-сюда по улицам и жались друг к другу, отчего напоминали кучки грязного тряпья, набросанные вдоль платформ. По вечерам они укладывались вместе с бездомными у станционных столбов. А утром приходили санитары с носилками и шестами и начинали толкать и тыкать их, чтобы понять, кто из них не пережил ночь.

Чин вышел со станции, перекинул сумку через плечо и направился к многоквартирному дому, в котором жили родители. Солнце уже садилось, когда он подходил к зданию, но возле того почему-то толпился народ. «Неужели здесь решили разбить рынок», — успел подумать Чин. Но, подойдя ближе, он не увидел ни чанов для готовки, ни покрывал или кусков картона, на которых обычно раскладывают товары. Что-то было не так. Он заметил, что люди стоят в домашних тапочках и с наспех наброшенными на плечи свитерами. Парень прибавил шагу и стал проталкиваться через толпу в поисках родных.

Родители и сестра Ённа сидели на корточках на земле, засунув руки между колен, чтобы согреться.

— Чин! — воскликнула мать, завидев сына.

Они с Ённой подбежали и обняли его, и он крепко прижал их к себе.

— Умма, мама, как я рад тебя видеть. Ённа, как ты? — проговорил он, потирая им плечи, будто стараясь согреть. Чин заметил, как обе они исхудали, и почувствовал укол вины. Он взглянул на отца и приветственно кивнул: — Аннёнхасэё! Привет!

— Аннён. — Пак холодно посмотрел на сына. С тех пор как Чин получил стипендию, Пак перестал понимать, как разговаривать с парнем. Отец гордился достижением наследника, но в то же время видел, что Чин меняется, отходя от семейного уклада, и, будучи главой семьи, воспринимал это не иначе как вызов. — Вот ты и здесь. Как добрался? — Отец старался, чтобы голос не выдавал его настороженности.

— Хорошо, — ответил Чин и огляделся. — А здесь-то что творится?

— Рейд идет, — прошептала Ённа, а потом принялась рассказывать, как полицейские ворвались в дом и велели всем выметаться вон.

Перемещаясь от одной квартиры к другой, они будто играли в спортивную игру и перекрикивались между собой, как футболисты на поле. «Ребят, вы что, всё еще на втором? Почему не поднимаетесь?» — кричали они, и в окнах квартир то появлялись, то исчезали из виду их прыгающие вверх-вниз фуражки.