Беглецы

Сохатый развернулся, прыжком, резко закинув передние ноги, добрался до заметенного снегом ствола спасительного кедра, смаху рубанул по нему рогами… Отпрянул, взбил копытами сугроб… Снова ударил… В эти мгновения сохатого «взяли» подоспевшие лайки, которые до того крутились около идущего далеко позади Анатолия. Одна из собак вгрызлась злобно и нахраписто в заднюю ногу лося, другая бросилась к морде… Лось развернулся к ней, но третья ухватила его за серьгу под горлом… Молодой сохатый отпрыгнул, было, в сторону, но лайки намертво взяли его, и не только не оторвались, но вгрызлись теперь со всею страстью добрых промысловых собак, притравленных на зверя… С бесполезным ружьем в руках, Юлиус замер за соседним деревом… После короткого молчания сверху, сквозь гущу веток, полушепотом, полукриком — голос Ставински: — Чего стоишь, болван?! Стреляй же!

— Чем?! Соплями?… А «болван» — это который на дереве с патронташем! …

Выстрел Анатолия из «Ижевки» 12–го калибра положил конец всему, что еще могло произойти на тропе…

— Мудаки немецкие! Цивилизованная раса, мать вашу распромать!!! Счастье, что зверь молодой, не стрелянный! Был бы одинец–старик — он бы вам показал как свободу любить, паразиты!… Я ведь предупреждал: без меня по такому зверю не бить!…«Стрелки ворошиловские»..

Результатами первого «знакомства» немцев с лосем были килограммов триста отличного мяса, очень необходимая в тайге зимою шкура и два поломанных ребра у Хорста… Слава Богу, — рана была закрытой. Ставински донесли на связанных лыжах до Толиного зимовья. Там огромный — в тарелку — почерневший синяк на боку залили иодом, густо смазали муравьинной кислотой, туго перевязали полотнянными полотенцами. Потом Хорста обернули в одеяла, заставили залпом выпить полулитровую кружку спирта с перцем и медом, укутали собачьей дохой.

— Вот, Ziegenfiker, болван, — поохотился!, — бросил Эрих, который во время всего происшествия на тропе крепко спал в балагане. Отдышавшийся, откашлявшийся, просто возвратившийся на этот свет после спирта с перцем, Хорст долго приходил в себя, хватал воздух открытым, как у селедки, ртом… Потом отдохнул от пережитого /не в лесу, а после кружки!/, проговорил медленно и убежденно:

— Не злись, Эрих… А все–таки здорово я за сучья зацепился, — намертво! Он, мерзавец, меня бы там не достал никак!

— Вы только послушайте этого идиота! «Его лось не достал!«… Оказывается, это он сам «достал» лося!… На суке, наверно! Ну… твое счастье, что у тебя ребра сломаны!…

Поздно вечером был совет. Компания гадала: что делать с ребрами Хорста? Решено было: рано утром Анатолий уходит в Раздольный. Там будет искать доктора Сергеева, — никому больше Толя не доверял. Перед сном сварили верхнюю губу сохатого — классическое таежное лакомство, украшавшее и семейные праздничные столы каждого удачливого охотника. Для Хорста изжарили серьгу — нарост под горлом лося, — сладкое, необыкновенно вкусное блюдо. На завтра Толя распорядился для Хорста изжарить — прямо в шкуре, зашив ее мешочком — коротенький сохатиный хвост. Блюдо это почитается у эвенов лечебным, снимающим температуру, спасающим человека от заражения крови, если его порвет зверь. Без шкуры при жарке уйдет самое ценное — особый терпкий жир вытопится зря и пропадет. Улетучится запах и вкус, напоминающий томленные в сметане и выжаренные в свежем барсучьем сале чуть подсоленные боровые грибы…

Еще не разыскав Сергеева, который, точно, в Раздольном отсутствовал, Анатолий наткнулся на Кешу Убиенных — Начальника Пожарного депо, где квартировали тычкинские «Сивки—Бурки». Засомневавшись с минуту, Анатолий попросил Иннокентия передать Аркадию Тычкину, что к вечеру, если справится, и если вообще придет автобус, он забежит к тому до дому. И снова бросился искать кого–нибудь, кто знал, где теперь Сергеев. Уже перед самой посадкой в старый друндулет /идущий в тот день из Мотыгино в Кировский/ Анатолию сказали, что Сергеев как раз на Кировском, в амбулатории. Добравшись до Центрального, Клещенко до Аркадия не побежал. Но, упросив шофера, в случае чего обождать, он кинулся в аптеку больницы. Нину он не застал. С отчаяния уговорил сторожиху «кредитовать» ему для сенозаготовок десяток пачек ваты, десятка два бинтов, марли, йоду и стрептоцида. Толю в районе знали: поэт /или писатель/, сторожит на Черной речке Раздолинское сено и пишет там книжки. Его потому и кредитовали до получки /которая на сенокосе — раза два за лето/. Покупки косцы–бродяги и бичи — «производили» по ведомости, Бог знает кем составляемой и проверяемой, так как денег у всей этой публики, не исключая Толю, отродяся не водилось.