Беглецы. Востание на золотых приисках.

— Мы взываем только к конституционным принципам, — кричал Хэмфри, и чем больше он волновался, тем чаще попадались в его речи обороты, свойственные жителям Уэльса.

— Мы добиваемся только справедливости. Мы требуем, прежде всего, права голоса в делах управления. Пока мы его не получим, как с рабами будут с нами обращаться. Пока мы не станем сильны, никакое правительство не будет считаться с нашими интересами. По горам и долам гоняли нас. Преследования, обиды и оскорбления терпели мы от чинодралов, с нами обращались как с подонками общества, — а подумайте только о том, что мы сделали для этой страны.

В толпе поднялся тихий глухой ропот, подобный песне надвигающейся бури, которая звучит в листве деревьев. Дик вздрогнул. Нельзя было не испугаться этих звуков, говоривших о силе, спорить с которой так же невозможно, как с бурей, а между тем этот Хэмфри своими словами сам ее поднимал.

— За последние три года Виктория превратилась из жалкой скотоводческой дыры в процветающий штат. Сделали это мы! А нам за это что? Пренебрежение, пощечины, гнет! Но мы уважаем закон. Мы хотим законности и порядка. Мы хранили молчание, хотя иной раз гнев закипал в наших сердцах от наглости тех, кто поставлен над нами. Мы столько терпели, сколько может терпеть свободный человек, — даже больше.

Коренастый лысый мужчина вскарабкался, держась за плечо Лейлора, на пень, где уже стоял Хэмфри.

— Да, все это правда, ребята. Мы терпели слишком долго. То, что случилось теперь, — выходит за всякие границы. Если мы и на этот раз подчинимся, — значит, мы самые презренные из рабов. Убийца отпущен без суда, потому что судья у него в долгу. Так и знайте, ребята, —тень моего старого дружка Скоби глядит на вас и требует справедливости. Мы должны стоять друг за друга и брать силой то, чего нам не дают по доброй воле.

Толпа гневно заревела. У Дика мурашки пошли по коже от страшного предчувствия. Он все еще не совсем понимал происходящее; но и его увлекли призывы ораторов. Он чувствовал, как Шейн, стоявший подле него, весь напрягся и даже охнул от восхищения, вызванного новым оратором, и от непреодолимого желания что-нибудь сделать. В сердце Дика рождался тот же порыв. Он знал теперь, что так говорить можно только правду.

— Кеннеди — парень что надо, — сдавленным голосом сказал Шейн. — Чего бы я не дал, чтобы пожать ему сейчас руку! Или съездить по морде одного из этих лягавых! Клянусь всеми святыми!

Хэмфри поднял руку и продолжал прерванную было речь:

— Никаких насилий, ребята! Мы подняли знамя возмущения и, клянусь богом, не опустим его. Да, не опустим, пока правительство не предоставит нам наших прав. Но не давайте им повода отговориться тем, что мы, мол, шайка бунтовщиков. Только этого они и хотят. Не играйте им на руку, прибегая к насилию. Соблюдайте дисциплину. Мы здесь для того, чтобы выразить протест против судьи, продавшего свой приговор, и собрать деньги на борьбу с этой продажностью.

Маленький рыжеватый человечек с подстриженной бородкой все время подпрыгивал, стоя возле Лейлора, словно ему не терпелось выступить самому и в то же время жаль было прерывать оратора.

— Это Рафаэлло, — шепнул Шейн.

Человечек повел мохнатыми бровями; в глазах у него сверкало яростное веселье.

— Раскошеливайся, ребята! — закричал он, когда Хэмфри сделал паузу. — Выверните ваши карманы ради святого дела свободы.

— А ты сам что даешь? — шутливо отозвался один из старателей.

Рафаэлло принял эти слова как оскорбление.

— Все! — воскликнул он, сверкая глазами. Он схватился за карманы брюк и вывернул их наизнанку, рассыпав монеты по земле. — Вот! — он рванул рубашку и вытащил три банкноты. Помахав ими, он подбросил их в воздух. Затем, внезапно став серьезным, повелительно поднял руку. Наступило молчание. — И мою жизнь впридачу, если понадобится!

— Ай да старина Раффи! — закричали старатели.

Хотя участники митинга были сильно возбуждены, но настроение у них было добродушное, и они соблюдали порядок. Ораторы сумели разжечь старателей и в то же время держали их в руках. Глаза Дика снова устремились на молодого великана Питера Лейлора, который стоял в непринужденной позе возле пня и прислушивался к словам сначала Хэмфри, потом Кеннеди, и, наконец, Рафаэлло. Его привлекательное подвижное лицо светилось гордой решимостью, и он явно руководил собранием, хотя сам ничего не говорил.

— Ты знаешь Лейлора? — спросил Дик у Шейна. — То есть, знаком ли ты с ним?

— Малость знаком, — ответил Шейн. — С ним все знакомы. Он не прячется от людей.

— Ты познакомишь меня с ним?

— А зачем тебе это? Просто подойди к нему после митинга и скажи: «Питер Лейлор, я хочу примкнуть к вашему движению, потому что, как и вы, «свободу я люблю». Он тут же пожмет тебе руку, даром что ты самый обыкновенный паренек.

— Нет, я хочу, чтобы ты познакомил меня с ним.

— Ладно, — сказал Шейн, хлопнув его по плечу. — Я скажу ему, что ты сам не мог с ним познакомиться, потому что застенчив как барышня.

— Нет, нет! — запротестовал Дик.

— Ш-ш, — успокоительно сказал Шейн. — Эх ты, шумливый щенок, ты, что же, решил перекричать ораторов?