Беглецы. Востание на золотых приисках.

— Я полагаю, — сказал Кенворти, выставляя вперед челюсть, — что мы никогда не достигнем полностью того, к чему стремимся. Люди с незапамятных времен кричат о свободе, и все-таки они еще очень далеки от нее. Однако всякая малость идет на пользу делу. Я верю в это. Одно добавляется к другому. И наступит день, когда правда победит. Но даже если этого и не случится, все равно мы должны продолжать борьбу. Именно борьба делает нас свободными.

— Довольно людям быть рабами, — прервала его Ко-зима, подпрыгивая на софе от распиравшего ее желания высказаться. — Я презираю рабов!

— Вы совершенно правы, мисс, — сказал Кенворти. Он снова повернулся к Дику. — Мы свободны, пока боремся, даже если через тысячу лет о нас скажут: «Эти бедняги все были тогда рабами». Да, молодой человек, такова моя философия. Зарубите ее себе на носу.

Дик, наотрез отказавшись носить и дальше женское платье, снова надел рубашку и штаны. Однако миссис Вертхайм требовала, чтобы без блузки и чепца он и думать не смел подходить к окнам.

— Кто-нибудь обязательно заметит вас. Вы не женщина, поэтому не знаете, что такое соседи. Женщина, да еще вдова, сразу поняла бы все. А впрочем, может, вы и понимаете, раз у вас есть мать; и, надо думать, вы иногда слышите, что она говорит? Большинство людей и живет-то на свете главным образом для того, чтобы говорить, говорить, говорить, особенно в таком маленьком городке, и если не поостеречься, все они начнут болтать: «У миссис Вертхайм живет молодой человек, кто бы это мог быть?» И они придут одолжить соли или спичек или еще чего-нибудь и скажут: «А кто будет ваш новый жилец, миссис Вертхайм? Не правда ли, красивый парень?» — и все это с улыбочками, и не успокоятся, пока не докопаются до всего. Но я повсюду рассказываю, что к Ко-зиме приехала из Мельбурна подруга, а так как у нее никаких подруг нет…

— Не желаю никаких подруг! Не стану заводить подруг! Противные девчонки! — сверкая глазами, выпалила Козима.

— Как раз это я и хотела сказать, Козима. Зачем тебе нужно было обязательно ввернуть свое слово? Так вот, молодой мистер Престон, поскольку у Козимы нет подруг, никто не станет совать сюда нос, чтобы узнать, которая из них приехала.

Итак, Дик обещал не подходить к окнам, не болтаться в коридоре, не ходить на кухню и не выглядывать во двор. А Козима обещала не выпускать его из виду, чтобы он не забыл об этом.

Позднее в тот же день в городке началось смятение, послышался гул голосов, издалека донеслись глухие выстрелы. Кенворти еще не возвращался, а миссис Вертхайм не разрешила Козиме выйти из дому и разузнать, в чем дело.

— Чем меньше мы будем привлекать к себе внимание, тем полезнее для нас, — сказала она.

Козима и Дик затеяли страстный спор о том, что именно случилось. Дик предполагал, что между конной полицией и старателями произошла небольшая стычка, Козима же держалась мнения, что произошла всемирная революция, направленная против всех тиранов и рабовладельцев. Миссис Вертхайм сказала, что она не видывала такого возбуждения со времени скачек во Флемингтоне, на которых была год назад.

Однако около десяти часов вечера явился Шейн, и Ко-зима сразу же бросилась к нему, требуя, чтобы он подтвердил ее догадку о событиях этого дня.

— Вы могли бы ошибиться и сильнее, — сказал Шейн. — Дела идут неплохо. Губернатор прислал войска, чтобы запугать нас. Ребята забросали камнями полицейских и атаковали солдатню из Мельбурна, хотя у тех были с собой две пушки. Это было в лощине Уорренхайт. Они отрезали обоз и перерыли несколько повозок в поисках ружей и патронов. Но, к сожалению, им не повезло. Там было только продовольствие и обмундирование и всякие такие вещи. Они преследовали войска почти до ворот правительственного лагеря. Но потом оттуда ринулись на них конные полицейские и ранили нескольких наших. Мы отошли, а солдаты залезли назад в лагерь, и, надо сказать, вид у них был плачевный.

— Сколько вы убили? — с восхищением спросила Ко-зима.

— Ну, чтобы быть точным, мисс, — сказал Шейн, — должен признаться, — ни одного. Хотя нескольких ранил.

— Они наемники тирании! — воскликнула Козима, и глаза ее засверкали.

— Ну, ну, не растравляй себя, а то у тебя будет несварение желудка, — сказала миссис Вертхайм. — Я бы не позволила тебе наесться яблочным пирогом и драче-ной, да еще после ростбифа, если б знала, что ты потом договоришься до такого состояния. Теперь ты не будешь спать целый месяц.

— Неправда! Отвратительная неправда! — ответила Козима и добавила с торжеством: — Я никогда не сплю. Я и не подумаю спать, пока не будет провозглашен Свободный Мир.

— Осторожнее на поворотах, — сказал Шейн, почесывая затылок. — Мы сделаем для вас все, что сможем, мисс, но вам придется туговато, если на это потребуется год или вроде того.

— Но ведь года не потребуется, — правда? — обратилась Козима к Дику.

Дик покраснел.

— Конечно, нет.