Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

— Ну, давай. А я еще того — подумаю о судьбах Рима. Если кто из наших уже проснулся, адресуй к ларьку. А то здесь собеседников — сам видишь. Раз-два и обчелся.

Чувствуя себя говном, не только полным, но даже окончательным, Александр вошел в пределы международного туристического комплекса «Strand», что означало «Прибрежная полоса».

Сюда, на финальном этапе путешествия, со всей Венгрии съехались группы, расставшиеся в Дебрецене.

Он прошел мимо сверкающих «Икарусов» и поднялся в отель.

Все еще спали. На третьем этаже он с лестницы вошел в коридор и налево. Перспектива завершалась стеной стеклянных кирпичей, толстых и полых. Снаружи взошло солнце, и стена эта сияла ему навстречу. В ореоле возникла женщина — большая, вымытая и нагая. Она закрыла за собой дверь душевой и двинулась, ступая по линолеуму на цыпочках. Это была Аглая — в одной руке набитый пластиковый мешок, другая придерживает на голове тюрбан полотенца.

— А я вот постирушечку. Пока мой лавер[145] спит. Чего молчишь — или красивая?

— О да.

— А самому ни холодно, ни жарко. Знаем-знаем. Местные кадры, они такие. Ты, я вижу, даже бриться бросил?

— Бросил.

— Ведь у тебя, я слышала, электро? Отдай мне ее, а? В Москве я тебе новую куплю.

— Зачем тебе?

— Чтобы янычары не царапали в местах, — смешок сконфуженный, но гордый, — им почему-то интересных… Серьезно, в сувенир ему хочу. Все, что электро, у них здесь жутко дорогое.

— Твоя.

Он был притиснут к полной наготе и расцелован;

— Рыцарь! Может, постирать тебе чего?

Александр зашел к себе, взял бритву, вернулся в коридор. Из двери соседнего номера торчала в ожидании рука. В неожиданном порыве он обласкал ее — полную и белую. С голубыми прожилками на сгибе локтя. Рука в ответ сделала ему кистью жест укоризны: мол, чего ж ты раньше?..

Он положил ей бритву в ладонь.

Номер им достался с видом на Дунай. В своей кровати разбуженный им Комиссаров закуривал натощак.

— Значит, уходишь в бороду?

— Куда ж еще…

— Куда — тебе знать лучше. Кто вы, доктор Андерс?

— А вы, Лаврентий Палыч?

Комиссаров обиделся.

— Я, знаешь ли, не Хаустов.

— А я не доктор Зорге.

— А кто?

— Другой, — ответил Александр. — Еще неведомый избранник.

Снял пиджак и лег.

— Ну, ладно… Как выступление прошло? По данным политической разведки, сенсационно.

— Определенное признание имело место.

— В том смысле, что читатели не отпустили до утра? (Молчание со стороны Александра). Ну, что ж. Мы не аскеты — как было сказано любовником Арманд, одним из них… На завтрак-то пойдешь?

— Воздержусь.

— В номер принести?

— Не стоит. Но мерси…

— (Молчание) После завтрака автобусами предстоит на гору Геллерт — к мемориалу Освобождения. Осквернен в 56-м, но после восстановлен. Всем поездом восходим.

— Уже взошел.

— После чего торжественное возложение и клятва в Дружбе. (Молчание со стороны Александра) Ну, ладно. Судя по виду, церемонию ты вряд ли выдержишь. Оставайся. Только один вопрос… Интимный.

Александр отвернулся к стенке.

— Да нет, тут о другом, — смутился голос Комиссарова. — Такая, значит, история. Супруга заказала из дамского белья ей. Чего-нибудь. «По вдохновению», — говорит. Вопрос вдохновения в свете обстоятельств — сам понимаешь. Не стоит. Но лавку мимоходом присмотрел. На улице Парижа. Видимо, нэпманы содержат. Витрина еще та. Парализует. Канкан и прочие французские дела, ты ж понимаешь…

— Ну?

— В смысле морально поддержать. Ну, и потом, поскольку я не спец… Размеры там, артикулы. Прозрачности…

— Я, что ли, спец?

— Ну, все же. Согласно агентурным данным, ты ведь здесь в высшем свете обретаешься…

Александр ударил в стену лбом.

— Это к чему?

— А так! Вы все еще хотите иметь, — произнес он, цитируя Иби, — а мы здесь хотим уже быть.

— (Молчание за спиной) Так понимаю — Янош Кадар с тобой делился? Этак после ужина, да? Между «гаваной» и армянским коньяком?

Александр засмеялся.

— Не он, а внучка…

— Принцесса на горошине, небось? Могу себе представить. Ну, Андерс, Андерс… А говоришь, не спец. Компанию составишь, значит? На улицу Прозрачностей.

— О’кей.

— Тогда я запираю, и ключ тебе под дверь. Чтоб ты, как у Христа за пазухой.

Ангелом с факелом — памятником Кошуту — открывался этот некрополь Венгрии. Писатели, художники, музыканты, политики, генералы…

Святой прах нации.

Мимо мемориалов, усыпальниц и помпезных склепов они дошли и до новейших времен.

Кровавый клоп. Даже и с тем, что «о мертвых или хорошо — или ничего». Если бы у Александра спросили, что он думает о верном сталинисте, генеральном секретаре местной компартии Матиасе Ракоши, вряд ли бы он нашел эпитет эстетичней. Чего, однако, он тогда не знал, так это то, что палач своей страны скончался политэмигрантом в СССР, а именно в Горьком, «где ясные зорьки». В 1971 году, дотянув до преклонного возраста. В отличие от Сталина, отлученная мумия которого все же удостоилась бюста на задворках Мавзолея, возвращенный Советским Союзом пепел палача был похоронен здесь с подчеркнутой нейтральностью — замурован в стену среди прочих урн. Или замаскирован?