Бегство охотника

Наиболее логичным путем поисков полицейского было бы для них направиться на запад, к Рио-Эмбудо, выйдя к ней южнее того места, куда тот вышел бы пешком, а потом ждать на берегу, пока этот ублюдок не покажется на своем плоту. Однако на случай, если инопланетянин не додумался до этого, Рамон не собирался облегчать ему задачу. Если инопланетянин намерен весь день бесцельно болтаться туда-сюда, как причиндалы у миссионера, Рамона это вполне устраивало.

— Что вы сделаете с этим гребаным бедолагой, когда поймаете?

— Исправим иллюзию его существования, — ответил Маннек. — То, что нас обнаружили, не может произойти. Иллюзия того, что это произошло, является прямым противоречием, гэссу, отрицанием реальности. Если бы нас увидели, мы оказались бы не теми, кем мы являемся, и никогда больше не смогли бы стать теми, кем мы являемся. То, чего нельзя обнаруживать, не может быть обнаружено. Это противоречие. Оно должно быть разрешено.

— Бессмыслица какая-то. Этот тип, он же вас уже увидел.

— Пока что он является частью иллюзии. Если ему не будет позволено встретиться с ему подобными, информация не просочится. Его можно будет исправить. Иллюзия его существования будет опровергнута. Однако если он реален, существовать не можем мы.

Рамон развернул лист с остатками вчерашней рыбы, доел ее и бросил обсосанные кости на пол у своих ног.

— Знаешь, чудище, такую ерунду, как ты, я мог бы нести, только если бы пил беспробудно с вечера до утра.

— Я не понимаю.

— В этом-то все и дело, cabron.

— Ты хочешь сказать, потребление тобой жидкости оказывает воздействие на твои коммуникативные способности? Почему тогда этого не проявилось за то время, что мы провели в лагере?

— Это была речная вода, — не без раздражения объяснил Рамон. — Спиртное. Я имел в виду — пить спиртное. Я думал, только дьявол в своей преисподней не слыхал о крепких напитках.

— Объясни мне, что означает «крепкие напитки».

Рамон почесал живот. Как-то непривычно было ощущать под пальцами гладкую кожу. Как может он объяснить, что такое «пьянство» — настоящее, не легкие какие-нибудь там возлияния — существу с ненормальным, дьявольским разумом?

— Ну, есть такая штука. Жидкость, — сказал Рамон. — Называется «алкоголь». Ее получают путем ферментации. Разложения веществ. Из картофеля получается водка, из винограда — вино, из зерна — пиво. И когда пьешь это… ну, когда человек пьет это, это… как бы сказать… приподнимает его над собой, что ли? Понимаешь? Все, что ему полагалось делать, его больше не заботит. Все гребаное дерьмо, что связывало его по рукам и ногам, немного отпускает. Вот блин. Ну, не знаю. Это все равно что объяснять девственнице, что значит «трахаться».

— Это освобождает узы, — произнес Маннек. — Делает тебя свободным.

На Рамона снова нахлынули воспоминания; мир вокруг исчез.

Ему только-только исполнилось четырнадцать — два долгих года оставались еще до того момента, когда он нанялся в рабочую бригаду и улетел с Земли. Август в горной Мексике всегда богат на грозы, и небо затягивает тучами, белыми сверху, свинцово-серыми у основания. Удрав из родной горной деревушки, Рамон поселился с парнем чуть старше его в скваттерском поселке в пригородах Мехико.

В тот день он сидел на бесформенной груде прогнивших деревяшек и дырявого пластика, который они с парнем постарше в шутку именовали своим парадным крыльцом, и глазели на клубившиеся в небе облака. Гроза подойдет к вечеру, решил Рамон. Он попытался определить, выдержит ли их хибара еще одну грозу или обрушится под натиском воды и ветра, когда на улице — точнее, на узкой полоске камней и грязи, отделявшей один ряд хибар от другого, — показался его сосед, тот самый парень постарше. Одной рукой он обнимал за талию незнакомую девицу. В другой держал бутылку.

Рамон не стал спрашивать, откуда взялось и то, и другое. Ему запомнилось, как джин обжег ему горло, и то смешанное чувство восторженного любопытства и отвращения, с которым он прислушивался к доносившимся из хибары звукам. Парень постарше трахался с девицей, а Рамон сидел на крыльце, пил из горлышка и считал секунды, отделявшие вспышки молний от ударов грома. К моменту, когда начался дождь, парень постарше вырубился, а пьяный Рамон поделился остатками джина с девицей, которая дала и ему. Ветер сотрясал стены, дождь заливал окна, а он прижимался к девице, которая все отворачивала от него лицо.

Это была самая лучшая ночь из всех, что запомнились ему на Земле. Да и, возможно, лучшая в жизни. Он уже не помнил, как звали парня, но отчетливо видел перед собой родинку на шее у девицы, у самой ключицы, и шрам на ее рассеченной когда-то губе. Он вспоминал ее только тогда, когда пил джин, а обычно он предпочитал виски.

Рука Маннека коснулась его плеча, удерживая его на месте. Рамон бездумно стряхнул ее.

— Это турбуленция, — сказал Маннек. — Ты начинаешь фокусироваться, но рывки юйнеа тебе мешают.