Бегство от свободы

Теоретически здесь мы встречаемся с заблуждением насчет природы любви. Любовь изначально не «вызывается» конкретным объектом; она является длящимся свойством человека, которое только актуализируется определенным «объектом». Ненависть есть страстное желание разрушать; любовь же – страстное утверждение «объекта». Она не «аффект», а активное устремление и внутренняя связь, целью которых является счастье, рост, свобода объекта. Это готовность, которая в принципе может обратиться на любого человека или объект, включая самого индивида. Исключительная любовь содержит в себе противоречие. Несомненно, не случайно определенный человек делается «объектом» выраженной любви. Факторы, обусловливающие такой специфический выбор, слишком многочисленны и сложны, чтобы их можно было обсудить здесь. Важный момент, впрочем, заключается в том, что любовь к конкретному «объекту» есть лишь актуализация и концентрация постоянно присутствующей любви в отношении одного человека; это не то, что утверждает романтическая любовь: будто имеется лишь один-единственный человек в мире, которого можно любить, и что главный шанс в жизни – найти такого человека, любовь к которому есть результат отказа от всех остальных. Та разновидность любви, которую можно испытывать лишь к единственному человеку, самим этим фактом показывает, что это не любовь, а всего лишь садомазохистская привязанность. Основное утверждение, содержащееся в любви, направлено на любимого человека как на инкарнацию сущностно человеческих качеств. Любовь к одному человеку предполагает любовь к человеку как таковому. Любовь к человеку вообще не является, как это часто считается, абстракцией, возникающей «после» любви к конкретному человеку или распространением чувства, испытываемого к специфическому «объекту»; это предпосылка, хотя генетически и обретается при контакте с конкретным индивидом.

Отсюда следует, что я сам, в принципе, являюсь таким же объектом своей любви, как и другой человек. Утверждение моей собственной жизни, счастья, роста, свободы коренится в наличии базовой готовности и способности к такому утверждению. Если индивид обладает такой готовностью, он также готов любить себя; если он может «любить» только других, он не может любить вообще. Себялюбие не идентично любви к себе; оно ей противоположно.

Себялюбие – одна из разновидностей алчности. Как всякая алчность, себялюбие отличается ненасытностью; в результате никогда не достигается настоящее удовлетворение. Алчность – бездонная пропасть; она ведет к изнеможению в бесконечных усилиях удовлетворить потребность, никогда не достигая насыщения. Пристальное наблюдение показывает, что себялюбивый человек вечно озабочен собой, никогда не бывает удовлетворен, вечно боится не получить достаточно, упустить возможность. Он пылает жгучей завистью к любому, кому могло достаться больше. Если присмотреться еще внимательнее, особенно к неосознаваемой динамике, окажется, что человек такого типа совершенно себе не нравится, он себе глубоко не симпатичен.

Загадку этого кажущегося противоречия легко разрешить. Себялюбие имеет корни именно в отсутствии симпатии к себе. Человек, который не нравится себе, который себя не одобряет, все время тревожится по поводу себя. Он не обладает внутренней уверенностью, которая может существовать только на основе искренней симпатии и утверждения. Он должен быть озабочен собой, жаждать получить все для себя, поскольку изначально лишен уверенности и удовлетворения. То же самое верно для так называемой нарциссической личности, которая не столько озабочена приобретением для себя вещей, сколько обожанием себя. Хотя на поверхности все выглядит так, будто такие люди очень себя любят, на самом деле они себе не нравятся, и их нарциссизм – как и эгоизм – есть сверх-компенсация основополагающего отсутствия любви к себе. Фрейд указывал, что нарциссический индивид отнял свою любовь у других и обратил ее на собственную персону. Хотя первая часть этого утверждения верна, вторая ошибочна – такой человек не любит ни других, ни себя.