Бегство от свободы

Разумеется, теория Дарвина сама по себе вовсе не выражает чувства садистско-мазохистской личности. Наоборот, многие ее последователи связывали с ней свои надежды на дальнейшую эволюцию человечества к высшим ступеням культуры. Но для Гитлера эта теория стала выражением и одновременно оправдание его садизма. Он наивно проговаривается, какое психо логическое значение имела для него теория Дарвина Когда он жил в Мюнхене, еще безвестным, он просы палея обычно в 5 часов утра. Он "имел обыкновени бросать кусочки хлеба или сухие корочки мыша" обитавшим в этой комнате, и наблюдать, как эти забав ные зверюшки возятся и дерутся из-за этих скромны лакомств". Эта "игра" была для него дарвиновски "борьбой за существование" в миниатюре, суррогатов гладиаторских цирков Римской империи, доступным мелкому буржуа, прелюдией к тому историческому цирку, который он собирался устроить впоследствияй

Последняя рационализация его садизма - будто бы он защищается от нападения других - многократно встречается в писаниях Гитлера. Он сам и немецкий народ всегда невинны, а их враги - звери и садисты" . Значительная часть этой пропаганды состоит из преднамеренной, сознательной лжи, но отчасти ей присуща та же "искренность", какая характерна для параноидных обвинений. Эти обвинения всегда имеют функцию защиты от разоблачения собственного садизма;

обвинителя; они строятся по формуле: это у тебя? садистские намерения, значит, я не виноват. У Гитлера этот защитный механизм иррационален до крайности, поскольку он обвиняет своих противников в том же самом, что откровенно признает своей собственной целью. Так, он обвиняет евреев, коммунистов и французов в тех же самых вещах, которые провозглашает законнейшими целями собственных действий, и едва дает себе труд прикрыть это противоречие хоть какой-т(r) рационализацией. Он обвиняет евреев в том, что они привели на Рейн африканские войска Франции с нами " рением погубить белую расу, поскольку смешение неизбежно, "чтобы самим подняться до положения господ". По-видимому, здесь Гитлер сам усмотрела противоречие в том, что обвиняет других в намерениях, им же провозглашенных благороднейшей целью своей собственной расы; он пытается рационализировать это противоречие, утверждая, что у евреев другой инстинкт самосохранения, лишенный того идеалистического характера, какой он находит в арийском стремлении к господству .

Те же обвинения выдвигаются против французов. Он обвиняет их в желании задушить и обессилить Германию - и это используется как аргумент, доказывающий необходимость покончить со "стремлением французов к гегемонии в Европе", но в то же время он признает, что на месте Клемансо действовал бы точно так же.

Коммунистов он обвиняет в жестокости, успехи марксизма приписывает политической воле и беспощадности его активистов, а в то же время заявляет: "Чего не хватало Германии - это тесного сотрудничества жестокой силы с искусным политическим замыслом" .

Чешский кризис 1938 года и нынешняя война дали множество примеров того же рода. Нет ни одного случая притеснений со стороны нацистов, который бы не объяснялся как защита от притеснений со стороны других. Можно предположить, что эти обвинения - чистая фальсификация, даже без той параноидной "искренности", которой могли быть окрашены прежние обвинения в адрес евреев и французов. Но они все же имеют пропагандистскую ценность: часть населения им верит, особенно низы среднего класса, восприимчивые к параноидным обвинениям в силу своего характера.

Презрение Гитлера к слабым становится особенно очевидным, когда он говорит о людях, чьи политические цели - борьба за национальное освобождение аналогичны целям, какие провозглашает он сам. Неискренность его заинтересованности в национальном освобождении, пожалуй, ярче всего проявляется в его презрении к бессильным революционерам. О небольшой группе национал-социалистов, к которой он примкнул в Мюнхене, Гитлер говорит иронично и презрительно. Вот его впечатление о первом собрании, на которое он пришел:

"Ужасно, ужасно; это было клубное сборище наихудшего пошиба. И в этот клуб я должен был вступить?

Начали обсуждать прием новых членов; то есть речь пошла о том, что я попался" .

Он называет их "смехотворной мелкой организацией", единственным достоинством которой было то, что она давала возможность "действительно личной деятельности" . Гитлер говорит, что никогда не вступи бы ни в одну из существующих крупных партий. Он должен был начать свои деятельность в группе, которую считал неполноценное и слабой. Обстановка, где ему пришлось бы бороться с уже существующей силой и соперничать с равными, не стимулировала бы его инициативу и смелость.