Бегство в Египет. Петербургские повести

– Прокол, – сказал он, показывая дырочку на запястье. – Это я его случайно подмёткой. Гвоздик там у меня, всё забывал подбить.

Он убрал манекен в портфель. Потом подошёл ко мне и протянул руку. Ту, которая была без портфеля.

– Капитан Жуков.

На капитана он был не похож: ни трубки, ни через глаз повязки – ничего такого у этого капитана не было. Даже шрамов от акульих зубов. Но всё равно я сунул ему ладонь и скромно ответил:

– Саша.

Он пожал мою руку и пристально посмотрел мне в глаза:

– В общем, так, Александр. За проявленные мужество и отвагу объявляю тебе благодарность от всего нашего милицейского коллектива и от себя лично. А вы, товарищ директор, отразите это в приказе по школе и объявите на пионерской линейке.

При этих словах Василий Васильевич щёлкнул скороходовскими каблуками и вытянулся по стойке смирно:

– Служу Сове…

– Отставить, – сказал капитан Жуков, – сейчас можно без этого.

Он снова посмотрел на меня:

– А ведь я поначалу подумал, что ты тоже… – Он легонько тряхнул портфелем. – Ты уж не обижайся за то, что я тогда во дворе. Работа такая. Договорились? – Капитан улыбнулся и показал на Женьку. – Друг у тебя хороший. Смелый парень, толковый. – Он посмотрел на часы. – Идёмте, товарищи. Время позднее, а нам ещё надо о многом поговорить. Правильно, товарищ Лодыгин?

21

Чемодан лежал на столе. За столом сидел капитан Жуков и стучал по клавишам «Ундервуда». Остальные расселись кто где – директорский кабинет был большой, и стульев хватило всем.

Говорил в основном Лодыгин – под пулемётный стук «Ундервуда», на котором капитан Жуков фиксировал его невероятный рассказ.

Когда дело дошло до Генератора Жизни, сокращённо ГЖ, того самого чёрного чемодана, с которым пришёл Лодыгин, директор Василий Васильевич изумлённо покачал головой:

– С виду чемодан чемоданом. Даже не верится.

– Вера тут ни при чём, – строго оборвал его капитан Жуков. – Советский человек верит исключительно в науку и технику. Верно, товарищ Лодыгин?

– Полностью с вами согласен, товарищ капитан.

– И потом, – продолжил капитан Жуков, – вы только что сами видели, как этот якобы чемодан оживил этажерку с книгами.

– Этажерка – это пример, – поддержал капитана Лодыгин. – Оживить можно что угодно, любой предмет. Дело только во времени и опыте оператора. Но, повторяю, перед этим необходимо снять психокарту с того организма, дублем которого этот предмет вы собираетесь сделать. И всё это может он. – Лодыгин бросил ласковый взгляд на своё детище, потом подумал о другом своём детище, нахмурился и опустил голову.

– У вас нет папиросы? – спросил он чуть погодя; лицо его оставалось мрачным.

– Мы, по-моему, в школе, а не в ресторане «Казбек». Подумайте о подрастающем поколении. – Капитан Жуков кивнул на меня и Женьку.

– Да-да, я понимаю. Это я так спросил, от волнения. Я ведь не курю – бросил.

И без всякого перехода он приступил ко второй, трагической части своей необыкновенной истории.

Даже старенький «Ундервуд» стал стучать печально и с перебоями, а на мужественном лице капитана загулял над скулой желвак – так жутко было всё это слышать.

Всё началось с любви к детям. Своих детей у Лодыгина никогда не было, и каждый час его холостяцкой жизни был безвиден и пуст, как мир до первого дня творения. Чужие дети пугались непонятного дяденьки, когда на улице он протягивал им конфеты.

Я кивнул, уж мне ли этого было не знать.

– Потом я увлёкся своим генератором, и на время тоску по детям заглушила работа…

Но работе пришёл конец – Генератор Жизни был создан, и тоска возвратилась снова.

Тогда он принял решение: вырастить себе в колбе сына.

Это был мучительный день – мучительный и счастливый одновременно. Он видел его рождение, он держал его на руках и кормил из резиновой груши.

– Ребёнок рос быстро, Генератор Жизни был его доброй нянькой. За каких-то три года он достиг моего возраста и моего ума. Я читал ему классиков гуманистической мысли и великих мастеров слова. Я играл ему на рояле Хренникова и на скрипке Арама Хачатуряна. Я не знал, чем всё это кончится. Когда он маленьким крал у меня папиросы, я думал – это лишь болезнь роста. Когда он в суп мне подбрасывал дохлых мух, я считал, что это он не со зла. Только в два года, когда он оживил резиновую игрушку и она воровала для него в гастрономе пиво и шоколад, я впервые подумал, что с сыном что-то неладно, но не придал этому большого значения. Наказал, пригрозил ремнём, не играл ему в тот вечер Хачатуряна. Я уже говорил, во всём он был моя копия. Порой я сам начинал сомневаться, он это, а может быть, я. Жизнь моя стала полной неразберихой. Я стал замечать за собой странные вещи. Например, подозрительность – я купил себе телескоп. Я сделался жадным, полюбил деньги и разлюбил музыку. Больше всего жалею, что не слушаю теперь музыку…

– Молодой человек, – Василий Васильевич показал на Женьку, – может сыграть вам что-нибудь на баяне.

– Это потом, – сказал капитан Жуков. – Продолжайте.