Бегство (Ветка Палестины - 3)

Сбоку сцены объявление: какой язык на каком канале зазвучит. Дов послушал ивритского переводчика, затем переключил на русского. Ему казалось, сохнутовский вождь Симха Диниц, как многорукий бог Шива, одновременно и председательствует на Всемирном Еврейском Конгрессе, и стоит, в разных лицах, на трибуне: одни и те же общие словеса о еврейском единстве и историческом моменте взлетают, как мыльные пузыри, и тут же лопаются с громким, усиленным микрофоном хлопком, не оставляя следов. Тонко, по традициям Востока, польстили Бронфману, лягнув все прежние составы Еврейских Конгрессов, которые, как пошутил председательствующий, были недостаточно еврейскими.

Когда назвали имя очередного оратора, какая-то молодая, спортивной выправки дама в строгом костюме "бизнес-леди" быстро подошла к названному и повела его к трибуне, шествуя перед ним, ик герольд. А затем сопровождала на обратном пути, до места, словно в зале таилась угроза.

Так же, -и туда, и обратно, - провели и следующего. "Странный ритуал. Знак особой чести, что ли? - подумал Див недоуменно. Он не обращал внимания на эти "новшества" до тех пор, пока слово не взял известный узник Сиона Гилель Бутман*, попавший "за решеты" в связи с самолетным делом. Бутман произнес по адресу властей несколько фраз не вполне почтительных. Он вспомнил, что когда его друзья запросили согласие Израиля на "операцию "Свадьба" (похищение самолета), русский отдел израильского МИДа запретил ее категорически.

Дов усмехнулся: и он не забыл этой истории. Шауль бен Ами, правая рука Голды Меир - главный в делах алии "тормазной" - был известен у московских активистов под недвусмысленной кликухой "Могила". Он заявил тогда, что, удайся захват самолета, "мы бы их арестовали и судили". Мягкий человек Бутман, с улыбкой говорил, а, видать, не простил этого Шаулю.

Гилель Бутман вспоминал недолго, - председательствующий сделал едва заметный знак, и возле Бутмана оказалась та же бизнес-леди, давая понять оратору, что его время истекло. Но Гилель Бутман еще не завершил выступления, пытался продолжать. Тогда она положила руку на его плечо, точно американский полицейский, предупреждаюший нарушителя о своем появлении. Бутман замолк, но не ушел, и тут только все поняли, с какой целью существует дама со спортивной выправкой. Зал - в едином порыве - вскричал протестующе. Председатель поднялся, сделал торопливый знак рукой, Бутман, мол, может продолжать.

Дов еще в самом начале послал записку, что хочет выступить, А сейчас понял, к трибуне не подпустят. Конгресс расписан, как военный парад на Красной площади. Фанфары - "Слушайте все!", затем общие слова, зачитанные по бумажке, ну, и, как водится, Семен Михайлович Буденный на буланом жеребце.

В этот момент и объявили: Шауль бен Ами. Дов решил, что ослышался. Думал, Шауль давно помер. Когда встречал его, Дова, в Вене, вроде немолод был... Говорил Науму, когда нагрянули русские евреи, как туча: "Не помри Шауль вовремя, сейчас бы точно дал дуба".

А вот он - тут, вечный член ЦК рабочей партии, жизнь положивший на то, чтобы заткнуть рот алие семидесятых. Ярко встало перед глазами Дова забытое, точно молния осветила все белым огнем.

Вена. Первый шаг на свободе. "Долгожданного первенца" -Дова - чествуют на квартире израильского посла, как героя. Шауль горячо поздравляет с приездом, называет "первой ласточкой". Дов достает зашитые в подкладку письма отца и Геулы, сеструхи. Геула днем раньше отказалась от советского гражданства, отослав в Кремль свой серпасто-молоткастый и прочие бумаги

Оказалось, отдавать такие письми-мольбы полномочному представителю Голды Меир все равно, что бросить и колодец. Отчаяние охватило Дова, когда он понял это. Тогда-то шкурой постиг, отчего московские активисты окрестили социалиста Шауля бен Ами Могилой. Увы, не единственный он тут - могила, ох, не единственный!

Трудно было привыкнуть к мысли, что их, первых отказников, не замечали сознательно, отмахивались от них, как от комаров, - предали, не задумываясь, в убеждении: израильская политика и судьбы простых евреев никак не пересекаются. Если и грезилась им алия, то без олим. Не удалось бы в те дни передать письма-мольбы английскому корреспонденту в Израиле, который опубликовал их в Лондоне, в газете "Обзервер", хана бы Гульке, нашей "деве Лубянской"...

Гулька была совестью Гуров, в жизни никого не обидела, не оскорбила, а, прилетев в Лод, не смогла удержаться, - высказала Могиле то, что думала: мы, Гуры, спасены не вами, а вопреки вам. "Не будь западной прессы, что осталось бы от еврейского движения в России - новый Бабий Яр?"