Бегущая под дождем

— Я поняла, — язвительно сказала Надя, — Ты старый уставший молодой человек. Второй свежести. Талантливый, но невезучий. Ничего, теперь все пойдет по другому. Теперь у тебя есть я! — поучительным тоном, продолжала Надя.

Сидя рядом с Леонидом в дребезжащих «Жигулях», мчащихся по узким переулкам, она, действительно, ощущала себя многоопытной расчетливой женщиной. Лет двадцати четырех. Никак не меньше.

Уже подъезжая к железнодорожному переезду, Леонид спросил:

— Чего ты хочешь?

— Вообще или конкретно? — уточнила Надя.

— От меня!

— Я тебя люблю! — просто сказала Надя.

— Чего ты хочешь?

— Хочу опять в твою роскошную ванную. Джакузи-и! — насмешливо протянула она. — Принять освещающий бодрящий душ. Потом завалиться в твою роскошную двуспальную кровать. С балдахином. И чтоб ты был рядом.

— Отвали! — неожиданно для себя брякнул Леонид. И добавил:

— Больше этого не будет. Никогда!

И разумеется, ошибся. Уже через полчаса они лежали на его несчастной старой рассохшейся тахте под одной только простыней. Тахта опять жалобно стонала, скрипела и повизгивала.

Они опять взлетали на гигантских качелях под самые небеса, и даже выше этих самых небес, в глубины черного космоса, и опять мгновенно возвращались, и опять стремительно падали в черную пропасть, чтоб в следующий миг опять взлететь, судорожно стискивая в объятиях друг друга.

Надя все время стискивала левую руку в кулачок и до боли закусывала костяшки пальцев. Только бы не закричать во все горло, только бы не застонать. Только бы не услышала, внезапно вернувшаяся соседка по коммуналке.

Время для этих двоих остановилось.

— Позор! Позор! — грохотала Лариса Васильевна Гонзалес, потрясая под головой белым листом бумаги. Она стояла монументально, как статуя Свободы посреди своего кабинета. Ее голос разносился эхом по всем коридорам, комнатам и даже подсобным помещениям притихшего «Журавлика». Казалось, даже портреты Белинского, Ушинского и примкнувшего к ним основоположника Макаренко на стенах кабинета в страхе зажмурили глаза и втянули головы в плечи.

— Позор!!

Грохотало неистовым громом и надвигающимся беспощадным ливнем над всей бескрайностью средней полосы России.

— Позор!!! Как это понимать? Что это такое?

Эхо того грома волной перекатилось через границы страны, пронеслось над притихшей Европой и, оттолкнувшись от гряды Альп и Пиренейских гор, значительное ослабевшее, но все еще угрожающее, покатилось над лесами, полями, многополосными шоссе и городами обратно, в сторону просторов нашей, действительно, необъятной и навсегда загадочной, которую умом не понять и все такое, Родины.

В кабинете на стуле перед столом сидела притихшая и значительно уменьшившаяся в размерах, что, кстати, ей было только к лицу, младшая воспитательница Нонна Юрьевна Шкаликова. Традиционно с красным носом и заплаканным глазами.

— Заявление об уходе, — скорбно сказала она. И всхлипнула. — Я некудышная воспитательница. Никто меня не слушается. Все от меня убегают.

— Ты не нашла Надю?!

Нонна отрицательно помотала головой.

— Чем ты занималась в Москве, в таком случае? Сначала исчезает Надя, потом исчезаешь ты! Я уже как таракан по стенкам бегаю!

Нонна Юрьевна достала из сумочки маленький блокнот, полистала несколько страничек. Все свои перемещения по столице она педантично записывала. Для последующего обстоятельного отсчета.

— Я в общежитие, она в больницу. Я в больницу, она куда-то еще…

— Что она делала в больнице? — тревожно спросила ЛорВася.

— Аборт! — тихо произнесла Нонна Юрьевна. И покраснела.

— Кто, Надя?!

— Разумеется, нет! — искренне удивилась Нонна. — Как вы могли подумать. В больнице была Наталья. Она уже достаточно взрослая девушка.

— Это мне известно! Короче говоря, ты так их и не видела?

Нонна сначала кивнула. Потом отрицательно помотала головой. И опять понесла:

— Я в общежитие, они в больницу. Или на выставку. Я в больницу, говорят, только что были, обе ушли…

— Все понятно. Можешь не продолжать.

— Может, она просто влюбилась? — с надеждой спросила Шкаликова.

— Которая из них?

— Обе! — не успев подумать, брякнула Нонна.

— Опять с больной головы на здоровую!? Думаю, все значительно хуже! — отрезала Гонзалес. — Забирай свое заявление!

«Хотя, хуже уже некуда!» — подумала она. «Воистину, время разбрасывать камни, и время их собирать!».

8

… В четырнадцатом веке до Новой эры в Египте непосредственно само Время вело себя чрезвычайно своеобразно. То горячим арабским скакуном неслось вскачь, только минуты искрами вылетали из-под копыт, то ползло медленнее самой ленивой черепахи. Иные дни тянулись явно больше недели, другие мелькали быстрее взмаха ресниц.

Впрочем, египтяне мало обращали внимания на него.

Время текло само по себе, люди жили сами по себе. Строили речные суда и храмы, возделывали поля и добывали в горах руду, выходили замуж, женились, рожали детей и уходили в другой мир. В мир теней. И были убеждены, дети появляются тоже из того мира. Одни уходят, другие приходят. Это в порядке вещей.

И регулируют эти потоки сами Боги.