Бегущая против волны

«Извините, Ирина Дмитриевна, не понял, кто передо мной. Думал, что просто симпатичная дурочка, простите за откровенность, а оказалось — пушкинская Татьяна. Это я о вашем внутреннем содержании». Нельзя сказать, что директор был единственным мужчиной, кто заметил ее красоту и высказался по этому поводу. Несколько раз ей приходилось выслушивать комплименты во время домашних вечеринок, когда муж приглашал своих сотрудников на дни рождения или Новый год. Особенно надоедал своими ухаживаниями прораб Митрофанов. Этот обожженный всеми ветрами и служебными бурями сухощавый мужчина, с седыми волосами «ежиком» и плутоватыми серыми глазками, придерживая ногой кухонную дверь, подолгу рассуждал о своем житье-бытье, «унылом и беспросветном», так как не встретилась ему на пути такая вот Иринушка. «Полстраны объездил со стройки на стройку, с сотнями людей знаком, а вот такой, как вы, не видал ни разу», — в который раз вздыхал Митрофанов. А Ирина мыла посуду и вежливо улыбалась. Ей не хотелось причинять боль и без того обиженному судьбой человеку.

А ведь директор попал прямо в точку, сравнив ее с Татьяной. Много общего у Ирины с любимицей русского гения. Даже отчество совпадает. Или, например, страсть к чтению. Чтение книг для Ирины было не просто страстью, а ежедневной естественной потребностью. Без книжки она не ложилась в постель. Так порой и засыпала с книгой в руке. Правда, Анатолий в последнее время не позволял долго читать. Выпив за ужином бутылку пива, с кряхтением плюхался в кровать и сразу выключал свет: «Спи! Завтра рано вставать. Мне с утра надо Шестакова поймать, а то свалит, мать его, куда-нибудь, потом ищи ветра в поле». Это происходило именно в тот момент, когда она была на самом интересном месте. Со вздохом она клала книгу на тумбочку и пыталась уснуть. Воображение рисовало литературных героев, с которыми поневоле пришлось расстаться, и даже мужнин храп не выводил из себя, не мешал домысливать, предугадывать дальнейшие события в книге.

Свой возраст она не ощущала. Да и какой это возраст — тридцать четыре года? Но тем не менее девчоночьих поступков себе не позволяла. Она всегда помнила о своем статусе жены и матери, не дающем ей права на всякие вольности и глупости.

— Ирка, ты мне Катерину из «Грозы» напоминаешь, честное слово! — смеялась Эльвира. — Рано или поздно ты очнешься от своего патриархального сна и вспомнишь, что ты живая и красивая женщина.

— Не вижу ничего общего, — скептически пожимала плечами «подкованная» в литературе Ирина. — Катерина страдала от домостроя. А ее связь с Борисом — это вызов окружающим.

— А я думаю, что это никакой не вызов, а настоящая, первая ее любовь к мужчине. Мужа-то она не любила, а жалела. Вот и ты будто во сне живешь. Нет в тебе настоящей жизни, одна книжная. Я же помню тебя восемнадцатилетней. Как весело мы жили, мечтали, строили грандиозные планы, говорили о будущей любви. А потом нате вам! Появился на горизонте твой Шамарин и опутал тебя паутиной.

— Элька! Ты выбирай выражения. Я, значит, муха, а мой муж паук. Так, по-твоему?

— Ну, прости. Это случайно вырвалось. Ты придираешься к словам, а сути никак не уловишь. Или хитришь, делая вид, что не понимаешь.

— Ты меня в чем-то хочешь обвинить?

— Да нет. Просто мне тебя жалко. Ты достойна большего, чем этот твой мирок, дальше которого ты носа не кажешь.

— А ты, выходит, живешь достойно. У тебя огромный мир, галактика, космос, а у меня мирок мещанский.

— Ну почему ты так прямолинейна? Зачем привязывать свою жизнь к моей? Ведь я тебя выделяю среди прочих как личность яркую, редкую. Куда мне до тебя? Вот ты обижаешься на мои слова, считая их незаслуженными, но придет день, когда с твоих фиалковых глаз — черт бы их побрал! — спадет завеса, и ты увидишь небо в алмазах.

— Небо в алмазах? Господи, Элька, а я не знала, что ты в душе поэт.

— Тебе еще многое неведомо, — загадочно улыбнулась Эльвира.