Бегущая строка памяти

Первый раз я приехала в Париж с «Таганкой» в 1977 году. Мы жили на Плас Републик — это старый, бывший рабочий район Парижа. Играли в театре «Шайо» на площади Трокадеро, куда нас возили на автобусах. Я помню, мы сидим в автобусе, чтобы ехать на спектакль, и, как всегда, кого-то ждем, а в это время вся площадь заполняется демонстрацией с красными флагами. Мы не смогли проехать, и спектакль задержали часа на два. Я тогда посмотрела на наших актеров, все еще были молодые, но у них стали такие старые, мудрые глаза… Никто даже не комментировал, потому что боялись высказываться (хоть и «левый» театр, тем не менее всех своих стукачей мы знали в лицо), но глаза были такие: «Чего вы, дети, тут делаете с этими флагами?!» А там — такой ор! Теперь я понимаю, что это не те красные флаги, что были у нас, это совершенно другие игры: выброс энергии, оппозиция, удерживающая равновесие…

Первый раз — Париж. Мы на всех ранних гастролях ходили вместе: Филатов, Хмельницкий, Дыховичный и я. Они меня не то чтобы стеснялись, но вели себя абсолютно по-мальчишески, как в школе, когда мальчишки идут впереди и не обращают внимания на девчонок. Тем не менее я все время была с ними, потому что больше — не с кем.

У меня сохранился небольшой листок бумаги со строками, написанными разными почерками, — это мы: Леня, Ваня, Боря и я — ехали вчетвером в купе во время каких-то гастролей и играли в «буриме»:

Когда, пресытившись немецким пивом,
Мы вспоминаем об Испании далекой,
Хотя еще совсем не вышло срока
И до Москвы, увы, далеко,
И неизвестны суть и подоплека
(Хотя судьба отнюдь к нам не жестока),
Но из прекрасного испанского потока
Я выбрала два сердца и два ока.

Читателю я даю возможность угадать, кто из нас какие строчки писал. Я помню, там же, в купе, мы ели купленный в дороге большой арбуз. Это было очень неаппетитно и грязно (не было посуды, ножей, вилок, салфеток) — и я от отчаяния и усталости заплакала…

«Буриме» было нашей любимой игрой в гастрольных поездках. По правилам в «буриме» каждый пишет две строчки, но при этом видит он только последнюю строчку предыдущего. Своей первой строчкой он ему отвечает, но ответ этот загибает и дает еще одну строчку — следующему. Листочек превращается в гармошку, и, как правило, эта гармошка имеет смысл. Вот «буриме», в которое мы играли во время гастролей в Югославии.

Высоцкий:

Как ныне собрал свои вещи театр,
Таганских глумцов[2] боевой агитатор.
Сентябрь на дворе — здравствуй город Белград!

Дыховичный:

Нет суточных давно, и я тебе не рад.
И «Коля» за окном все ходит затрапезно.

Демидова:

А мы летим вдвоем так сладостно, но в бездну.
Но все нам трын-трава, пока мы на гастролях.

Хмельницкий:

Подходит «Николя»[3] и мы по-сербски: «Моля!»
Вернемся по домам и вдруг исчезнет воля.

Филатов:

На каждого из нас досье напишет Коля.
Унылая пора! Очей очарованье!

Дыховичный:

Убожество пера! Анчар и Ваня!
Да, голова пуста, когда живот не сыт.

Демидова:

Вот почему всегда испытываем стыд.
Но солнце за окном, а в сердце лабуда.

Хмельницкий:

И все бы ничего, да вот одна беда:
«Я правильно купил?..» А впрочем, ерунда.

Филатов:

Сегодня — Будапешт, а завтра — Кулунда!
Поэтому живи! Живи, пока живется!..

Высоцкий:

Хотя я не тот, кто последним смеется
(Товаров я в Загребе мало загреб)

Дыховичный:

И этого даже мне хватит по гроб.
Я алчность в себе ненавижу

Демидова:

Мне родина нищая ближе

Хмельницкий:

Эпитет рискованный. Посмотрим,
Что Леня напишет пониже.

Филатов:

Пора нам из Сербии смазывать лыжи! —

тут кончилась бумажка, а на обратной стороне был текст чьей-то роли.