Бегущая в зеркалах

- Погоди, погоди прятаться. Ты в этой парандже и темном одеянии вылитая черкешенка! Похудела, вытянулась как-то - этакая гибкая и пугливая "дочь гор!" ...Извини, что не приехал раньше - ты же знаешь - дела. Но все про тебя знаю. И с доктором твоим юным уже беседовал. Он не прост - совсем непрост! И так верит, что "будешь танцевать на осеннем парижском балу!" Остин говорить торопливо, не давая возможности Алисе прорваться со своей печальной темой. Почувствовав, что он явно заговаривает ей зубы, перетаскивая на свой "берег", Алиса улыбнулась глазами и усадила гостя на скамейку.

- Не бойся, Остин, я не стану плакать и жаловаться. Ты не поверишь но мне сейчас хорошо. Я будто вычеркнута из списка тех, кто непременно должен быть полноценным - т.е. радоваться жизни, преуспевать, быть "кузнецом своего счастья", быть не хуже других и так далее. Я вышла из забега и вся эта гонка, эта маята кажется мне отсюда такой мелкой возней.

- Суета сует и вечная суета, - процитировал Остин. - Знаю, знаю, я это тоже проходил в своей жизни. Считай, что пойдя через испытания, ты просто поднялась на несколько ступеней по кармической теории индусов.

- Да, взрывной волной, - усмехнулась Алиса. - Погляди-ка на мою голову! - она сдернула с волос черную, по-монашески повязанную косынку. Остин расхохотался:

- Потрясающе! Как это получилось? Ручаюсь, для стилистов "Ланвей" твоя прическа была бы находкой: "Авангард и ретро - попытка взаимопонимания".

Алиса так и отказалась от помощи парикмахера и теперь ее голова была похожа на рекламный манекен, демонстрирующий два типа прически: с правой стороны топорщился уже отросший ежик модели "тиф", а слева вились, падая до плеча романтические пряди.

- Но больше ничего показывать не буду. Сама не смотрю, только щупаю свой нос, вернее, то, что осталось. Не могу удержаться...

- Ах Алиса, ты была чересчур хороша и как человеку с юмором, тебе собственное совершенство, видно, изрядно надоело. Ну пусть теперь этот Динстлер помается, попыхтит, померяется силой со злобным Фатумом. Знаешь, на Кавказе есть такая притча: когда рождается ребенок, Бог целует его. Если поцеловал в уста - будет оратором, если в лоб - мудрецом и так далее. Этому Йохиму, думаю, кто-то чрезвычайно полномочный, поцеловал руку. Сама понимаешь - дело деликатное и очень редкое. Доверься ему - и мы еще пересмотрим вопрос о твоей карме.

Они долго сидели, обсуждали "Карамазовых", которых Остин прочел уже в весьма зрелом возрасте, говорили о событиях на мировой арене, о судьбе и Боге в том поверхностно-"терапевтическом" плане, который применяется для врачевания души, с лихвой одаренной страданием.

- Испытания ниспосланы нам свыше, во искупление... - тоном проповедника шутливо продекламировал Остин и виду не показывая, как тревожит и озадачивает его фатальное невезение Алисы, явно перебравший среднюю дозу трагических случайностей.

Однако, после отъезда Остина, Алиса почувствовала себя более сильной и готовой к дальнейшим испытаниям. Весь день она удивляла персонал клиники необычным оживлением, а вечером, стоя перед зеркалом, как под дулом пистолета, решительно сняла повязку и не отвела глаз. Прошла секунда или несколько минут, окаменевшая Алиса определить не смогла бы: изображение в зеркале сразило ее бесповоротностью "похоронки" - она похоронила саму себя - тот образ Я, который, как не крути, был представлен прежде всего ее глазами, носом, ртом, ее телом.

"Недаром в монастырях нет зеркал, человек видит только свою душу, истинную красоту добра и любви," - думала Алиса, лежа в постели. Только теперь она началаосознавать, что для нее значила физическая красота, казавшаяся зачастую ненужной, даже обременительной. Она поняла, что попросту привыкла к комфорту незаурядной внешности, полученной даром - по прихоти судьбы, как человек привыкает к роскоши и богатству - ко всем "врожденным" привилегиям, выделяющих его из круга себе подобных. Привилегиям, которые ощущаются как изначальная норма, но лишение которых для него зачастую равносильно смерти. "Бог дал - Бог взял" - это формула смирения приемлема для тех, кто получил нежданный дар, и потеряв его, лишь вернулся к былой скудности. Алиса, всегда считавшая себя существом духовным, личностью, достаточно интересной, чтобы пренебречь броской упаковкой, вдруг потерялась, утратив ориентиры. "Кто же я, в сущности "флакон" или его содержимое? Кого любит Лукка? Кем гордились родные и восхищались окружающие? За кого борется Динстлер? Если Лукка любит меня главную - духовную, почему же этот страх в его глазах? К чему мои суетливые попытки скрыть уродство? Почему я не могут теперь быть рядом с ним, не хочу быть жалкой, обременительной, да попросту боюсь, боюсь понять, что его "золотая девочка" навсегда исчезла, а то, что осталось, способно вызвать брезгливое сострадание. Я не хочу стать для него второй Армандой!"

Этот визит Луки в клинику к изувеченной возлюбленной был решающим. Черная траурная повязка на рукаве означала, что он свободен - неделю назад Арманда умерла на руках плачущих сыновей и мужа.