Бегущая в зеркалах

У калитки приезжих встречало празднично принаряженное семейство. Женщины – мать и старшая сестра Берта с дочкой на руках – в ярких кримпленовыми платьями, отец и зять – муж Берты – одели ради такого случая новые шляпы, а шестнадцатилетний Питер выглядел полным «ковбоем» – от джинсового костюма до остроносых рыжих ботинок с каблуками и бляхами. Охали, ахали, целовались, осматривали «мерседес», перетаскивали коробки с подарками и чемоданы и вдруг засуетились, торопя молодых к столу.

Самая большая в доме комната, служившая гостиной и столовой в торжественных случаях, была приведена в полное праздничное великолепие. Новая, полированная мебель, заменившая деревенские буфеты и шкафчики, свидетельствовал о росте благосостояния семьи, как и большой телевизор, отдыхающий под кружевной салфеткой.

Пока Ванда раздавала подарки, Берта, накинув ее меховой жакет, с наслаждением крутилась перед зеркалом.

– А мне-то шубка больше идет, правда, Ванда? – кокетливо глянула она на молчаливого «свояка», как говорят, известного профессора.

– Вещь дорогая, сними дочка, а тот тут гвозди вокруг, – деланно озаботилась мать, прикидывая парижский шарфик. – Лучше бы пару отрезов кримплена привезла с французским рисунком. Наша булочница Вальнер ходит павой – на всю грудь Эйфелева башня сфотографирована! Представляешь – все прямо шеи сворачивают! Ты же видишь, Ванда, на мою фигуру в магазине модной вещи не подобрать – а ведь хочется пощеголять под старость. Ведь я еще ничего! – Она кокетливо выпятила массивную грудью, демонстрируя подвязанный бантом французский шарфик.

Фрау Леденц – приземистая женщина-работяга, нарожавшая и вырастившая четырех детей, несмотря на свою трудовую беспокойную жизнь, весила больше, чем какая-нибудь бездельница-матрона, возлежащая на пуховиках в окружении соблазнительных деликатесов.

– Ничего не поделаешь – наследственность! Наша бабка была еще толще – в дверь боком входила. А вот Берта и Ванда – в отца – стройненькие. Только Питер богатырем растет – уже выглядит как двадцатилетний.

Краснощекий увалень-толстяк отдаленно напоминал гимназического Пердикля, чувствовал себя, однако, не слабаком-бедолагой, а громилой-силачем и смотрел по-взрослому прямо и бойко. Самый младший брат Ванды, подававший интеллектуальные надежды, учился в городе, в частной школе – благо теперь родители могли позволить себе такую роскошь. А все спасибо Мартину – мужу Берты, выстроившему в кредит гараж на месте абрикосового сада и успешно перехватившего ремонтную инициативу у местных конкурентов.

Родители были довольны положением Ванды, отшучиваясь по поводу ее живота и явно хотели понравиться зятю.

– Ведь я еще, когда вы впервые сюда заявились с компанией студентов, углядела, что ты за моей Вандой ухлестываешь! Все ходил кругами вокруг да около, – подмигнула зятю фрау Леденц. – И как все складно вышло – работаете вместе и дело общее, и внучка мне скоро подарите. А этот-то, ваш, ну что приезжал тогда, сынок богатый – хребет сломал. Недавно в газетах фотографию видела. Перевернулся в машине, наркотики применял, что ли. Но его отец, видимо, всех купил – такую кашу заварил в защиту сынка. На картинке в газете он в кресле инвалидном и жена с двумя ребятишками за спинку держатся!

– Ты что, мам, у Алекса – жена? – удивилась Ванда, не забывшая о гомосексуальных наклонностях бывшего кавалера.

– Ну да, и мальчишки мал-мала. Вот как наша Клерхен, – фрау Ледец притянула к себе нарядную внучку. – Что, кукла, пойди, угости дядю Йохима конфеткой!

Трехлетняя девочка с капроновым бантом в жиденьких, коротко стриженных волосиках, в пышном нейлоновом платьице а ля принцесса, потопала к гостю, держа в кулаке тающую шоколадку. Она смотрела на чужого дядю хмуро, насупив лоб, и явно хотела поскорее скрыться в объятиях матери. Но Ванда подтолкнула племянницу к мужу, стараясь разжечь детолюбие будущего отца. – Иди, иди, посиди у дяди на коленях – он добрый, вон какого гусенка тебе привез!

Клара вдруг улыбнулась, ринулась к дивану и, ухватив игрушку, вместе с ней вскарабкалась на колени к гостю.

– Ну вот, Готл, ты прекрасно смотришься, просто прелесть! А ведь хочется уже такого? – заулыбалась идиллической картине Ванда. Девочка протянула руку и сняла с дяди очки, пытаясь их приспособить себе на нос. Все умиленно захихикали. Он сидел сжавшись, замуровав глубоко внутри рвущиеся наружу брезгливость и негодование. И боялся пошевелиться – казалось одно движение, слово – и темные чувства прорвутся, затопив горячей лавой простоватую доброжелательность этих людей. Его мутило от розовой кожи, просвечивающей на затылке девочки под жиденькими волосками, от ее липких, вымазанных шоколадом ладошек, от запаха каких-то каш или штанишек. А главное – от ужаса: блеклое, невыразительное лицо с размазанными чертами, с бледно-голубыми глазами, почти лишенными ресниц и бровей – было лицом Ванды, а значит и того младенца, что барахтался сейчас в ее необъятной утробе!