Бегущая в зеркалах

Набрав номер швейцарских аппартаментов матери, она с колотящимся сердцем ждала, что чужой голос в трубке сообщит ей нечто ужасное. «Алиса, ты? — обрадовалась Александра Сергеевна. — Мы здесь с мамой молодцы. Сегодня утром поднимались на площадку в горах — такая красота вокруг!..»

Алиса машинально перекрестилась, запирая утром квартиру и обреченно спустилась к ожидавшему ее такси. Но аварии не сулчилось и уже сидя в самолете, летящем в Рим, она громко охнула, услышав веселый голос стюардессы в микрофоне: «Наш самолет проходит грозовой фронт, просьба пристегнуться». «Вот оно — конец!» — Алиса не знала кому и о чем молиться, скорчившись в дрожащий клубок.

Все еще не веря, что находится на этом свете, нервная пассажирка ступила на трап и чуть не потеряла сознание, увидев протянутые к ней руки. Алиса рухнула в объятия Луки и никак не могла отпустить его, всхлипывая:

— Я так сильно боялась, держи меня крепче, милый!

— Давай-ка лучше высморкаемся в платок, а не в мое пальто — я же сегодня надел новое. Специально для тебя. Стиль «денди», — Лукка заботливо вытер ее покрасневший нос. — Ах ты, маленькая моя трусишка, mia piccolo bambino mia grande cortina (моя маленькая детка, мое большое счастье)…»

…Два дня отчаянных гонок по проселочным дорогам Лации и Ломбардии все северней и северней от Рима — к побережью, к Венеции, к сумасшедшему карнавалу; пять дней в маленькой гостинице «Alla» с окнами, глядящими прямо в черную воду канала и — снова бросок к югу, где на каменных склонах Калобрии уже вовсю цвели заросли мимозы и дрока.

С невызывающей сомнения уверенностью Алиса знала, что проживает сейчас минуту за минутой, час за часом, день за днем — лучшее время своей жизни. И бережно собирала каждую мелочь, каждую крупицу счастья для долгого хранения в памяти. Наверное, никогда еще она не была так близка к Богу, не чувствовала с такой полнотой и ясностью радость бытия, радость любви ко всему миру, обостренную слезной, щемящей скорбью о его, этого мира, бренности. Никогда еще она не была так благодарна дару жизни и любви, отпущенному ей свыше.

С какой-то новой, пронзительной жалостью и восторгом Алиса любила рвущиеся к жизни, начинающие зеленеть и зацеветать поля, кусты, деревья, людей, проживающих в трудах и забытых здесь, совсем рядом с ней, свою особую, отдельную жизнь. Она любила старуху-крестьянку, тянущую за веревку худую облезлую козу, любила глупо подшучивающего и подмигивающего им хозяина маленькой придорожной тратории, коротконогого и толстобрюхого, считающего себя, наверняка, юморным свойским парнем, любила монашек в белых крылатых «шляпах», стайкой летящих куда-то на своих утильных велосипедах, их ноги в шерстяных самовязанных носках, крутящих повизгивающие педали под «занавесом» подколотой бельевой прищепкой рясы, — и совсем отчаянно — до слез, до желания орать от нежности и жалости, любила этого человека, косящего на нее голубым лучистым глазом.

Сидя в машине рядом с Лукой, Алиса не могла оторвать взгляд от его цепких пальцев, ухвативших руль, от бесконечно милого профиля, летящего над зелено-голубой весенней землей в открытом окошке автомобиля.

В эти дни, за каждый из которых она готова была отдать всю, причитающуюся ей еще жизнь, Алиса поняла насколько дорог и близок стал ей Лукка. А когда наступило расставание, оно оказалось больнее, чем смерть.

Солнечный день радовался, пассажиры парижского рейса весело-озабочены, таможенники белозубы, автокар, забравший людей, чтобы провезти их по взлетному полю прямо к трапу самолета — сверкающе нов. Ничто не напоминало преисподнюю. И все же — это была именно она — бездна страха и муки, поглотившая тех, кто должен был расцепить объятия.

Алиса стояла у окна, с ужасом смертника наблюдая, как увеличивается полоска асфальта между автобусом и мужчиной в потертых джинсах. Он растерянно замер, словно примирившись с неизбежностью, но вдруг спохватился и, перемахнув через турникет, ринулся за медлительным вагончиком. Вот он уже догнал его и прямо под окном Алисы машет руками и что-то кричит… Но вот отстал, поник, смирился — одинокая фигурка на взлетной полосе и служитель в синей униформе с красным флажком в руке, бегущий к ней от здания вокзала.

Эту картину Алиса увезла с собой, обливая горючими слезами, как урну с дорогим пеплом.

Они расстались тогда всего на две недели — но разве это важно, когда и минуты дышать друг без друга было трудно.

…Куда же делось все это? Как произошло, что через два года от захлеба чувств, переполняющих душу, сводящих с ума, остались привязанность и жалость, а от острой боли обнаженного нерва — тупое нытье застарелой раны?