Бегущий в Лабиринте

Не успел Ньют закончить фразу, как воздух разорвал резкий, пронзительный вопль. Высокий, дрожащий, почти нечеловеческий крик эхом отразился от камней двора. Все, кто был в это время на улице, обернулись и посмотрели в ту сторону, откуда он донёсся. Томасу показалось, что кровь в его жилах заледенела, когда он осознал, что этот ужасающий звук раздался из деревянного строения.

Даже Ньюта подбросило на месте. Лоб его прорéзали морщины озабоченности.

— Вот хрень, — сказал он. — Они что, эти долбаные Медяки — не могут управиться с парнем и десяти минут без моей помощи? — Он потряс головой и легонько пнул Томаса по ноге. — Найди Чаки, скажи ему, чтобы устроил тебя на ночь. — Проговорив это, он побежал к строению.

Томас вновь соскользнул вдоль шершавого ствола дерева вниз, на землю, прижался спиной к коре и закрыл глаза, изо всех сил желая очнуться от этого ужасного, ужасного сна.

ГЛАВА 3

Томас сидел так несколько долгих мгновений, слишком ошеломлённый, чтобы двигаться. Наконец, он принудил себя посмотреть в сторону обшарпанного здания. Поблизости от него крутилось несколько ребят, опасливо посматривая на окна верхнего этажа, словно ожидая, что раздастся взрыв, и оттуда в разлёте деревянных щепок и битого стекла вдруг вырвется неведомое жуткое чудище.

Сверху, из гущи ветвей, послышался странный металлический щелчок. Он поднял голову и увидел, как в кроне мелькнуло что-то серебристое, сверкнул красный огонёк — и исчез с другой стороны ствола. Он поднялся на ноги, обошёл дерево, вытягивая шею в поисках источника непонятного звука, но видел лишь ветви — серые и коричневые, еле живые, похожие на иссохшие узловатые пальцы.

— Да это один из этих, как их... жукоглазов, — раздался чей-то голос.

Томас обернулся. Небольшого роста полноватый мальчик стоял рядом и участливо смотрел на него. Он был очень юн — наверно, самый младший из всех, кого он до сих пор видел, лет двенадцати-тринадцати, не больше. Длинные тёмные волосы закрывали ему щёки и затылок, концами касаясь плеч. На пухлом, легко краснеющем лице светились добрые голубые глаза.

Томас кивнул ему:

— Что ещё за жукоглаз?

— Жукоглаз, — повторил мальчик, указав пальцем на крону. — Они не кусаются. Разве что ты по глупости решишь пощупать какого-нибудь из них. — Он помолчал. — Шенк. — Последнее слово далось ему с трудом, как будто сленг Приюта не слишком-то ложился ему на язык.

Другой крик, на этот раз долгий и выматывающий душу, прорезал воздух. Сердце Томаса ёкнуло. Лоб покрылся испариной.

— Что там происходит? — спросил он, указывая на здание.

— Не знаю, — ответил толстячок. Голос у него был ещё совсем по-детски тонким. — Там Бен, совсем плохой. Они взяли его.

— Они? — Томасу не понравилось, как зловеще прозвучало в устах мальчика это слово.

— Ага.

— Кто это — они?

— Скажи спасибо, если вообще никогда этого не узнаешь, — довольно беспечно, что было по меньшей мере странно в подобных обстоятельствах, ответил мальчик и протянул руку. — Меня зовут Чак. Я был Чайником до того, как здесь появился ты.

«Так это ему поручили устроить меня на ночь?» — подумал Томас. Он никак не мог избавиться от состояния крайнего дискомфорта, а сейчас к нему прибавилось ещё и раздражение. Во всём этом не было и крупицы здравого смысла. Даже голова разболелась.

— Почему все называют меня Чайником? — задал он очередной вопрос, слегка сжав руку Чака и тут же выпустив её.

— Потому что ты совсем новый новичок, — ткнул Чак в него пальцем и засмеялся. Из дома донёсся очередной вой, похожий на крик изголодавшегося раненного животного.

— И как ты можешь зубы скалить? — спросил Томас, ужаснувшись услышанному. — Ведь там, похоже, кто-то умирает!

— Ничего с ним не станется. Никто не помирает, если успевает вовремя вернуться и принять сыворотку. Тут такое дело — ты либо мёртв, либо жив. Просто ужасно больно.

— Почему ужасно больно?

Глаза Чака забегали, словно он не был уверен, что сказать.

— Ну, его ужалили гриверы[1].

— Гриверы? — Томас всё больше и больше запутывался. «Ужалили гриверы». В словах ощущался тяжёлый гнёт страха. Томасу вдруг расхотелось допытываться, что они означают.

Чак пожал плечами и отвернулся, закатив глаза.

Томас вздохнул с досады и вновь прислонился к дереву.

— Да ты, похоже, знаешь не больше моего, — сказал он, понимая, однако, что это не так. Его провал в памяти был каким-то странным. Он помнил общую картину мироустройства, но частности — лица, имена, события — ускользали от него. Как книга, в которой все листы на месте, но пропущено одно слово из дюжины — раздражает без меры и читать невозможно. Ему даже возраст его был неизвестен!

— Чак... Как думаешь, сколько мне лет?

Мальчик смерил его взглядом.

— Ну-у, я бы дал лет шестнадцать. И, если интересно, в тебе пять футов девять дюймов[2]. Волосы тёмные. Ах да, и ещё: страшен, как жареная требуха на палочке. — Он ухмыльнулся.

Томас остолбенел настолько, что последней фразы даже не расслышал. Всего шестнадцать? А ему казалось — гораздо больше...

— Ты что, серьёзно? — Он помолчал, подыскивая слова. — Как... — Он, собственно, не знал, о чём спрашивать.