Бей или беги

— Извини, — выдавила девушка, припомнив наставления Зака. Парень пытался хоть немного, но сгладить ее социальную неловкость и объяснить новой подруге значение некоторых человеческих ритуалов. Извиняться — один из них. Зак постоянно за что-то извинялся, даже тогда, когда, на взгляд Томасин, не было повода. Свою вину в истории со шрамом она признавала. Девушка пораскинула мозгами и добавила:

— Мне не стоило говорить про шрам. Я сожалею о том, что тогда это сделала.

Томасин похвалила себя за эти слова. Увы, без толку. Малкольм пропустил ее раскаяние мимо ушей и никак на него не отреагировал, его занимало что-то другое.

— Кто это сказал? — строго спросил он.

— Что?

— Кто сказал ту херню, что ты мне сейчас пересказала, — уточнил мужчина.

— Ну… я не знаю их имен, — принялась увиливать девушка. Рука мужчины, затянутая в кожаную перчатку, больно сжала ее подбородок, не позволяя отвернуться и отвести взгляд. Грубая ткань была холодной и чуть влажной от растаявших снежинок.

Ей повезло, что Малкольм отвлекся на какой-то шорох и выпустил ее, настороженно оглядывая зимний лес. Они были одни, окруженные утопающими в белизне снега черными стволами. И Томасин стало тревожно — впервые в лесу, где она чувствовала себя комфортнее, чем среди людей, в чуждой ей стихии. Она прекрасно знала, что у ее спутника пистолет в кобуре, который он выхватит до того, как она поднимет арбалет или применит свой нож.

— Ты сделала все правильно, — заговорил Малкольм, и его тон был таким пустым, будто скучающим, — молодец, что рассказала. Ты отлично умеешь слушать. Так слушай, о чем они там треплются, и докладывай мне. Любая такая мелочь… — он поморщился, — незначительная, на первый взгляд, важна. Это подрывает мой авторитет. Так чье это творчество?

— Я не понимаю, — честно призналась Томасин. Она пыталась разобраться с человеческими взаимоотношениями, но ничего не смыслила в том, что касалось управления лагерем, да и не забивала себе голову. Ее вклад здесь — в лесу, где она была хозяйкой положения, где все было предельно просто и подчинялось совсем другим правилам. Элементарным. Она в упор не видела никакой связи между нелепыми слухами и «авторитетом» Малкольма. Ее, по правде, забавляли подобные домыслы, особенно после того, как она убедилась в том, что этот человек по-своему благороден и не стребует с нее того, чего она не сможет дать. Временами это почти огорчало. Томасин ворочалась без сна, прижимала ухо к толстой стене и пыталась представить, что творится в соседней комнате, когда к Малкольму приходит очередная девица. Но где она, нескладная девчонка с арбалетом, а где эти лагерные красотки?

— Общество — это механизм, — туманно пояснил мужчина, — одна поломанная деталь — и вся система выйдет из строя. Это долгий процесс, нужно отследить его в тот момент, когда все еще можно отладить. Ты — одна из шестеренок. Я уверен в тебе, но есть другие, кто… кто требует особого внимания.

Томасин стала слишком зависимой от похвалы, которую незамедлительно углядела в его словах, оттого и уступила. Ей нравилось быть незаменимой, нужной, какой-то там важной шестеренкой, на которой стоит огромная махина Цитадели. Невозможно было устоять.

— Ладно, — сдалась она, — это та женщина, что в прошлом месяце у тебя ночевала. Но она же не хотела ничего плохого! — спешно добавила Томасин, — Просто пошутила…

— Пошутила, — повторил Малкольм, — ага.

До конца охоты он был мрачен и неразговорчив. Девушка все сомневалась, правильно ли поступила, остро ощущая пропасть, пролегшую между ними. Прежде они постоянно обменивались какими-то репликами, колкостями или невинно задирали друг друга. Зак убеждал Томасин, что это нормальная практика для друзей. Она так и не осмелилась спросить, в чем причина отчужденности Малкольма — в ее повинности или его беспокойстве о каких-то неведомых ей вещах.

Через какое-то время пропала та женщина, болтавшая про волков. Томасин проверила список и насторожилась еще больше, не отыскав ее имени. Никто не знал, что случилось с той несчастной, как и с другими, чьи имена просто вычеркнули из лагерных документов.

Томасин постепенно забыла ту историю. Весной вылазки в лес участились, и девушкой всецело завладел детский восторг от воссоединения с привычной средой обитания. Она жадно вдыхала запахи цветения и молодой листвы, растирала в пальцах липкие почки, чувствуя, как тяжелый узел в груди, стянувшийся за зиму, постепенно начинает ослабевать.