Бей или беги

— Окей, — вдруг миролюбиво кивнул мужчина, — меня зовут Малкольм. Я не желаю тебе зла. Поэтому тебе, Томасин, лучше быть более сговорчивой.

— Почему я должна тебе… вам верить? — девушка подумала, что куда разумнее будет быть более уважительной по отношению к тому, кто решает ее судьбу. Хотя бы пока она не придумает план побега.

— Почему бы и нет? — откликнулся Малкольм, — сама посуди: я мог оставить тебя умирать, но забрал сюда. На тебя были потрачены медикаменты, ценность которых, я думаю, ты понимаешь. Ты можешь принести пользу обществу.

— Какую пользу? — недоверчиво спросила Томасин. Она невольно представила всякие гадкие, грязные вещи, что могут сотворить с безвольной пленницей. Не просто так ей отвели отдельную комнату — или камеру? — с койкой и дверью, запирающейся снаружи, а не изнутри. Ее не прельщала такая сомнительная роскошь.

— Я за тобой наблюдал, — поделился Малкольм, отчего девушка еще больше похолодела внутри, — ты хорошо охотишься. Кто тебя научил?

Томасин прикусила губу и помотала головой. Отец не хотел, чтобы она трепалась о нем каждому встречному, каждому мутному, подозрительному, опасному типу. А тип легко считал ее смятение и поморщился.

— Да брось, — осудил он, — мы — не звери. Мы лишь пытаемся построить хоть что-то среди всего этого бардака. Будешь упрямиться, и я вышвырну тебя наружу — и катись на все четыре стороны. Ваше убежище разорили мертвяки. Соболезную, но никто не уцелел. Долго ты протянешь одна? А когда наступит зима? Здесь у тебя будет еда, лекарства, крыша над головой и защита.

— Отпустите меня! — выпалила Рей. Она больше не могла сдерживать тревогу и гнев. Соблазнительные обещания этого человека лишь усиливали смуту в ее душе. Она ждала: сейчас, сейчас всплывет гадкая, жуткая изнанка, он озвучит цену, которая окажется ей не по карману. Ведь за все нужно платить.

Малкольм убрал волосы с лица и притронулся к повязке. Девушка предположила, что это нервный, рефлекторный жест, которым он скрывает раздражение. Она плохо считывала чужие эмоции, но, сложив это движение с дернувшимся кадыком и поджатыми губами, сделала вывод о крайнем недовольстве собеседника. Она испытывала злое ликование: съел? Она не позволит себя одурачить!

— Сколько тебе лет? — зачем-то спросил мужчина. Томасин не была готова к этому вопросу, она-то ждала претензий и обвинений. Она выпалила честный ответ:

— Шестнадцать.

— Серьезно? — удивился Малкольм, — Я был уверен, что меньше. Но это ничего не меняет, ты еще совсем ребенок. Прими к сведению: здесь не принято обижать или, еще чего доброго, насиловать детей, если именно это тебя беспокоит. У нас цивилизованное общество, и каждый работает на его благо. Людям нужна еда. Ты могла бы охотиться, раз умеешь это, поделиться своими опытом и познаниями с другими. Но…

Томасин замерла. Ей совсем не нравилось, как логично и здраво звучат его доводы. Она и прежде строила свои отношения с другими выжившими по схожей схеме — делала то, что умела, в обмен на кров и защиту от мертвецов. Она признавала, что не способна полностью отрешиться от людей и обеспечить себя всем необходимым. С отцом бы они справились, если бы он не пропал.

Но в ней росло иррациональное чувство протеста — ей так и хотелось, чтобы этот Малкольм озвучил главный подвох, обесценивающий любые приятные перспективы от сотрудничества с ним и его товарищами. Они же… те самые бандиты, о которых так часто говорили в старом лагере? Их боялись. Должна быть причина.

— Но ты, кажется, не способна жить среди людей, — наконец закончил свою мысль Малкольм, презрительно поджав губы, — так что можешь проваливать.

Он вытащил что-то из внутреннего кармана куртки и швырнул ей под ноги. Предмет со звоном шлепнулся на металлический пол. Нагнувшись, Томасин опознала в нем свой нож. Она схватила его и любовно прижала к груди.

Малкольм отпер дверь и остановился возле нее, держа ее открытой.

Девушка совсем растерялась — он ее отпускает? Так просто? Слишком похоже на ловушку! Что там, за дверью? Ее скормят мертвецам? Или члены «цивилизованного общества» сами расчленят ее и съедят?

— Нет, — мотнула головой она.

— Нет?

Малкольм снова коснулся своей повязки, но быстро отдернул руку.

— Нет, — тверже повторила Томасин и неожиданно для себя самой сказала, — я хочу остаться.

Ей еще не приходилось жить в таком большом и хорошо обустроенном лагере. Это слово было не совсем применимо для случая, но другого, более подходящего, в арсенале Томасин не нашлось. Она не училась в школе, все познания об окружающем мире, как и том, каким он был прежде, она почерпнула от отца и случайных встречных. Но разница была очевидна. Это место другое. И девушке пришлись по вкусу отличия, когда она мысленно сравнивала его со всем, что встречалось ей раньше.