Бекар

Однако сейчас ему больше всего хотелось остаться одному. Возникло странное и неотвратимое чувство мощного перелома, после которого его жизнь должна пойти иным руслом. Не было обиды или разочарования, но нужно было свыкаться с новыми обстоятельствами. Что произошло — то произошло, и удивительно — Василий вдруг понял, что ему стало легче. Легче потому, что, не взирая на внешнее поражение, подспудно он осознавал победу внутреннюю. В том числе — над самим собой. И сейчас ему нужно было побыть одному, да не получалось.

Труднее всего оказалось успокоить отца, который обещал сломать руки обидчикам и их родителям. Метался по палате, выкрикивал ругательства, но Василий в ответ твердил своё:

— Папа, если ты вмешаешься, это будет не по-мужски.

Мать просто тихо всхлипывала и гладила его по голове. Наконец, их оставили наедине с Аней.

— Теперь я вряд ли стану великим пианистом, — грустно, но спокойно констатировал Василий.

— Ты думаешь, это что-то меняет? — Аня гладила торчащие из гипса, покрытые белым налётом подушечки пальцев.

— Но ведь ты хотела меня видеть именно таким.

— Хотела, но ещё не всё потеряно. И это не самое главное. Твоя музыка позволила мне увидеть тебя, — она наклонилась к самому уху Василия, обдав лицо чудным фонтаном волос, забранных в хвост: — Если ты меня такую бесталанную не разлюбишь, то я выйду за тебя замуж, за тебя, а не за твои таланты. Понимаешь?

Василий едва не задохнулся от окатившей его с ног до головы нежности, неловко обнял Аню закованными в гипс руками.

— Я ни о чём не жалею, — прошептал он, — главное, что ты есть у меня. Знаешь, мне даже не верится, что счастье может быть таким огромным, оно не вмещается в сердце.

— А я только сейчас начинаю понимать... — она легко отстранилась. — Войдёт кто-нибудь, мне всего три минуты дали. Я просто зашла сказать...

— Я знаю.

И действительно вошёл, правда, ни кто-нибудь, а совершенно конкретный участковый Фёдор Ильич Петренко. Усталый добрый майор милиции. С порога подмигнул ребятам:

— Прошу прощения, но мне тоже надо поворковать с Василием.

— Я пойду, приду завтра сразу после уроков. — Аня встала.

Василий театрально вздохнул. Мол, ничего не поделаешь.

— Заявление писать будешь? — сходу спросил Фёдор Ильич.

— Чем, дядь Федя? — кивнул на гипс Василий.

— Я за тебя напишу. Фигуранты известны. Уж как-нибудь вдвоём закорючку-подпись поставим.

— Что это даст, дядя Федя? Даже если я соглашусь, дело всё равно замнут. Вы же знаете их родителей.

— Зря ты так, Вась, отец Брагина сам привёз его и сунул к нам в обезьянник. Но самое интересное, тот сам ему всё рассказал. Другое дело, что свидетелей нет. Вознесенский поёт, что ты ему первый въехал...

— Я знаю. Всё произошло быстро, я выключился. Вот за это стыдно.

— Ты не обижайся, придётся взять у тебя кровь на содержание алкоголя.

— Пусть берут. Там всё чисто, — улыбнулся, — Изольда Матвеевна даже запаха не переносит. Я сейчас представил, как я хотя бы с запахом пришёл на репетицию. Знаете, как она умеет одними глазами выражать презрение? Глянет — на месте сгоришь.

— Дело мне всё равно придётся заводить по факту, — сам себе сказал участковый, — а будет, чувствую, висяк, как с мелкой кражей из ларька. Эх, тут же нанесение тяжких телесных... А свидетелей нет. Хреново, Вась.

— Да уж, — согласился Василий.

Рано утром в палату ворвалась Изольда Матвеевна, стряхивая с себя вцепившуюся сонную медсестру:

— Почему я в этой деревне узнаю всё последней?! Не останавливайте меня, я должна его увидеть.

Увидела, и тут же зашлась навзрыд. Жалостливо поджала тонкие выразительные губы и вся затряслась от рыданий.

— Да что же это делается?! Изуверство какое! Васенька, бедный! Ты только не расстраивайся, мы ещё выйдем на большую сцену...— верила она сама себе или нет?

— Изольда Матвеевна, не плачьте, а то я тоже сейчас разревусь, а мне нельзя, — слова ученика немного привели её в чувство, хотя слёзы бежать не перестали.

В первый раз Василий видел, как его учительница бурно выражает эмоции.

— Вася, — продолжала причитать Изольда Матвеевна, — ты не переживай, этот случай — всего-навсего бемоль. Временное понижение тона.

— Мне вчера Сергей Иванович про лётчика Маресьева напомнил, — понимающе улыбнулся Василий, — только, я думаю, это не бемоль, Изольда Матвеевна, это бекар. И ниже уже нельзя, и выше дорога закрыта. То есть — ищи третий путь. Я, конечно, буду очень стараться, Маресьев без ног летал, но, мне кажется, асом не был...

— Вась, ну откуда ты такой не по годам умный?! — рассердилась Изольда Матвеевна. — Ты сам как бекар! Ни выше, ни ниже! Ты мне это брось!

— Да ничего, Изольда Матвеевна, самое главное, любовь к музыке, которой вы меня научили, — это навсегда, а если пострадает техника — сочинять я всё равно смогу.

— Сможешь, — утерла мокрым насквозь платком последнюю слезу учительница, — ты только не сдавайся. Аня как?

— Ночью у меня была.

— Ну и прекрасно, прости, что я так раскисла.

— Я знаю, вы очень на меня надеялись.