Бел-горюч камень

Изочка засмеялась: в открытое окно и впрямь, коротко взвизгнув, грянула музыка. Невидимый певец затянул волнистым голосом под клавишный аккомпанемент: «…нивы печальные, снегом покрытые…»

Мария слабо улыбнулась:

– Козин.

– Не козин, а дяди-Пашин патефон. Можно я в гости пойду музыку слушать?

Улыбка мгновенно исчезла с лица Марии.

– Еще чего не хватало! Не успели переехать, как она уже в гости набивается!

– Я не набивалась. Дядя Паша позвал!

– Нет уж, дорогая моя. У нас сегодня масса дел, сейчас пойдем и купим краску. Все равно какую, лишь бы черное закрасить. Сил моих нет смотреть на этот катафалк.

Музыка стихла. В окне вырос могучий бюст дяди Паши, и Мария от неожиданности вздрогнула.

– Помощь нужна? – прогудел он.

– Ничего нам не нужно, – сердито сказала Мария. – Я полагаю, вы и есть тот самый дядя Паша, о котором дочка мне все уши прожужжала? Спасибо, конечно, за леденец, но прошу больше ничего подозрительного моей дочери не дарить и не появляться в окнах так… неожиданно.

– Извиняйте, – сконфузился дяденька. – Я ж по-простому, по-соседски, помочь чего.

– Может, знаете, где светлую краску купить? – смягчилась Мария.

– Для печки? – засиял дядя Паша. – Я тоже первым делом эту бандуру закрасил. Белила остались голубенькие – я в них сухой синьки добавил. Мне краска больше ни к чему, а вам хватит с лихвой.

Полчаса спустя он приволок ржавую железную кровать с прогнутой панцирной сеткой и фигурными спинками.

– Ну вот, сетку мигом подтянем, а если краски еще есть чуток, обновите боковушки – и ладушки.

– Сколько я вам должна?

– Что вы, – дядя Паша покраснел. – В амбаре полно всякой рухляди. Ничья, прежние хозяева бросили, тут раньше дом ссыльных скопцов[47] стоял.

Сосед и вправду быстро подправил кровать, сетка стала тугая, и пол под ней припорошила ржавчина.

– Маслом почистите и тряпку под матрац киньте, не то замарает, – посоветовал дядя Паша и затоптался у порога, словно чего-то выжидая. Мария вопросительно смотрела на него, а он все не уходил. Она развела руками:

– Водки у меня нет. Завтра куплю, сегодня некогда.

Лицо дяди Паши до ушей залилось багрянцем. Изочка почувствовала, что добрый дяденька сейчас заплачет, и с упреком глянула на Марию.

– При чем тут водка? – пробормотал дядя Паша. – Что хотел сказать-то: вы мне одну зарубежную артистку напоминаете. Фильм видел, «Ниночка» называется. Американцы про нашу жизнь забавное кино сняли. Совсем у союзников неверные о нас представления. Вот там эта артистка главную роль играла. Грета Гарбо звали, я запомнил.

– Отчего же звали? И теперь так зовут.

– Значит, вы ее знаете?

– Лично – нет, – засмеялась Мария. – Но фильмы с Гарбо я тоже видела.

…В комнате стало уютно. Дядя Паша отремонтировал и принес стол, два стула и этажерку из амбара. Пообещал сколотить тахту Изочке из списанного шкафа в ветеринарной станции, где он работает. А еще – поставил на подоконник человечка с ягельными волосами! Вот кто, оказывается, мастерит таких человечков.

Печной кожух и кровать красиво блестели в ночном воздухе, пахнущем масляной краской. Спать новые жильцы общежития легли на полу.

– Завтра понедельник, день тяжелый, – вздохнула Мария. – Куча дел… Устроились, слава богу. Приятного сна, дочка.

– Почему ты сказала «козин» про дяди-Пашин патефон?

– Козин – фамилия певца. Это он пел «Утро туманное», Вадим Козин.

– А почему утро туманное?

– Потому что зима. Холод…

– А кто такие нивы?

– Не «кто такие», а что. Нивы – это поля.

– Печальные?

– Зимой они всегда печальные. Спи.

– А мы тут долго будем жить? – спросила Изочка, зевая. И, не дождавшись ответа, уснула.

Глава 2 Почему сердце слева

Последние дни лета выдались на редкость жаркими. Изочка целыми днями носилась с соседской ребятней. Собирали перезревшую кислицу, объедались ею, аж скулы сводило. Купались в быстрой протоке возле прилегающего к городской окраине совхозного огорода и до медного глянца загорали на горячем песке.

У воды стоял черный, мшистый от влаги насосный домик. Одноглазый сторож качал воду для огорода, куда было строжайше запрещено ходить, но иногда старик позволял поливать огромным шлангом круглые головки капусты и полосатые, сливающиеся на горизонте гряды картофеля.

Дрожащие осколки дня чешуйчато плескались в реке. Южный ветер доносил с другого берега сладкий и немного тинный запах боярышника. Сторож плел тальниковые корчаги, обмазывал их изнутри тестом из отрубей, но ничего серьезного, кроме ершиков и мелких окуней, не попадалось. Щукам и ельцам больше нравились дождевые червяки на крючках. Старик брал себе удочную рыбу, а корчажную отдавал ребятам. Рыжий мальчик по имени Гришка пек для Изочки хрустящих, как семечки, окушков в сизом пепле костра.

Засучив штаны, сторож плавал с мальчишками в протоке. Грудь у него была седовласая и ребристая, с тощей шеи свисал оловянный крестик на крученой нитке.

– Разве Бог есть? – поинтересовался у него Гришка.

– Может, есть. Может, нету.

– А крестик зачем носите?

– Для красоты, – засмеялся старик. – Только никому о моей «красоте» рассказывать не надо, лады?

– Бог – человек?