Бел-горюч камень

Медведь нехотя подчинился – вздернул морду и поднялся над площадкой, как осенний холм с увядшей травой, затоптался кругом, крутя вытянутой шеей. Потешно переваливались кривые задние лапы, передние чуть встопорщились вдоль мохнатого тела. Щетинистый дядька с дубинкой двинулся в хороводе с медведем.

Зрители захлопали, кто-то бросил кусок хлеба. Зверь, с виду казавшийся неуклюжим, резво метнулся к подачке и захрипел, – железный обруч впился в шею, – но все-таки успел словить горбушку прежде своего мучителя. Хозяин подскочил ближе, крича: «Маро[50], маро!», попытался выдернуть подношение и не смог. Тогда он выругался и стукнул медведя дубинкой по лапе, но тот сел к нему спиной и съел хлеб.

Цыганенок захохотал, убрал дудочку в карман и обернулся. Изочка близко увидела его черные блестящие глаза и белые, ровные, как очищенные арахисовые орешки, зубы.

Мальчик и девочка смотрели друг на друга несколько долгих, очень долгих секунд. В это короткое время – временем-то не назовешь – поместился отрезок жизни длиною в годы, а может быть, вся жизнь, включая прошлую и предстоящую.

Изочке вдруг показалось, что она очутилась далеко отсюда, мерзнет одна на ветру и бесконечно ищет или ждет кого-то, – такая безысходная печаль открылась ей в глазах мальчика.

Ему тоже на миг почудилось въяве, будто взвихрились и полетели ввысь сотни оторванных от земли дорог и, обещая, маня, крутясь спиралями, исчезли в непроницаемых зрачках на дне синих глаз девочки.

– Кон ту? Ромны?[51]

– Не понимаю, – прошептала она.

– Ты – не цыганка, – убедился он. – Поздороваешься с медведем? Его зовут Баро, он ручной, не бойся. Баро тебя не тронет. На дар![52]

Мальчик протянул Изочке жутко грязную руку, и она вложила в его ладонь свои робкие пальцы.

Он засмеялся:

– Совсем не боишься?

– Нисколько…

– Храбрая, – сказал мальчик нежно, нагнулся – он был выше на голову – и снова заглянул в ее синие глаза, ярче и загадочнее неба перед грозой. Мальчику хотелось разгадать тайну дорог, обреченных лететь в непроницаемую глубину.

Мальчик и девочка тронулись с места, но тут очнулась Мария, очарованная красотой необычного цыганенка, на которого люди пялились не меньше, чем на медведя. Завороженная острым перекрестьем взглядов паренька с дочерью, полоснувшим по сердцу до оторопи знакомо, Мария не вспомнила, не стала напрягать память, что это было, – потом, потом… Испугалась, рванула Изочку за руку и, толкаясь изо всех сил, поволокла по трудно расступающемуся людскому коридору.

Кое-как выбившись к дороге, они побежали вдоль забора. Изочка едва поспевала за матерью. Мальчик пропал в толпе.

Сели передохнуть на бревне в конце ограждения.

– Ты с ума сошла, – задыхаясь, сказала Мария. – Что за дикий, неуправляемый ребенок! Решила уйти с цыганами, жить с ними в таборе? Вести разгульную жизнь, голодать, воровать?!

– Мне понравился Баро…

– Какой еще Баро?

– Медведь…

Мария вздохнула, раскрыла сумку.

– Просто удивительно, все цело, даже сметана не пролилась… – Поправила бумагу с резинкой на крынке и спохватилась: – А где твой портфель?

Изочка совсем забыла о портфеле. Вроде недавно держала в руках… Куда же он делся? Оглядела себя смятенно, будто портфель мог спрятаться в складках подола ее сатинового сарафана.

– Где, я тебя спрашиваю, портфель? – набросилась на дочь Мария. – Заморочила голову с этими цыганами! Почему ты вечно куда-то лезешь? Надо было крепко держать портфель, чтобы не украли, глаз с него не спускать! А ты куда смотрела?!

– На медведя, – заплакала Изочка, думая о потере портфеля меньше, чем о мальчике. Перед глазами стояло его бронзовое лицо с арахисовой улыбкой, обрамленное кольцами огненных волос…

– Пойдешь теперь в школу с авоськой!

«Лучше бы они меня своровали», – плетясь за матерью, размышляла Изочка. Сама бы она не стала воровать. Она бы сняла шипастый обруч с Баро и ходила бы с мальчиком и медведем по дорогам земли.

Изочка с замиранием сердца представила: мальчик играет на дудочке удивительную волнистую песню, а она танцует с Баро, перебирая по кругу загорелыми ногами, вся в цветастых юбках, круглых серьгах, дрожащих монистах… Кричит с запрокинутой головой пронзительным голосом: «Адщя! Адщя, адщя!..», публика хлопает в ладоши, свистит… В одной лапе медведя целая буханка хлеба, в другой – кепка, полная меди, площадка сплошь усеяна веснушками желтых монет…

Среди зрителей стоит слепой, слушает птичью песню. Тут же солдат с непроданной шинелью, маленькая старушка с колким вязаньем, одноглазый сторож и цыганки с завернутыми в шали детьми… Не горюйте, люди, подставляйте ладони, вот вам полные горсти копеек и бумажных рублей – возьмите себе колбасы и шоколадных конфет! Денег так много, что сторожу со слепым хватит купить в аптеке стеклянные глаза для красоты, всем на все хватит, будто уже прошли семь лет и наступило коммунистическое завтра… Ах, как хорошо!