Белая бабочка

Лаврентьев рассматривал самый нижний и тонкий слой. Город зарождался, еще был совсем малолюдным, и здесь почти нет остатков каменных строений. Один саман да глина... Но вскоре Эос разрастается, богатеет, появляются здания, дворцы. И вот их следы — куски камня, мрамора, обломки колонн... Эос переживает набег кочевых племен, он горит со всех сторон, и в новом слое — следы пожарищ: пепел, обгоревшая черепица, красноватые камни, которые, кажется, еще и не остыли... И снова куски кирпичей, мрамора, остатки колонн. Второе рождение города...

Сергей Иванович молчал, подавленный величием картины, которую только что нарисовало его воображение, связавшее воедино времена, эпохи и поколения.

Лаврентьев взглянул на Шелеха. Тот с рулеткой в руках стоял, погруженный в какие-то мысли.

— Да... — многозначительно промолвил Лаврентьев. — Остап Петрович, о чем это вы так задумались?

— Всего пять метров до материка...

— Что, маловато? Но разве в этом суть? — поморщился Лаврентьев. — Сколько же здесь исторических потрясений и катастроф, человеческих судеб, радостей и трагедий... — увлеченно заговорил Сергей Иванович — и тотчас замолчал, зная, что Шелех все равно не поймет его.

За полвека археологической работы через руки Сергея Ивановича прошло несметное количество памятников. И каждый раз, когда Лаврентьев брал в руки новую находку, ученого не оставляла мысль, что он прикасается к вещи, сработанной человеком двадцать или двадцать пять веков назад.

Если от мраморной колонны, сложенной из барабанов, которые тесал древний зодчий, осталась хотя бы одна деталь, — нетрудно восстановить облик всего здания. Тут на помощь приходят математика, архитектурные пропорции. Но для того чтобы по остаткам жилья, утвари воссоздать картину жизни и человеческих отношений, мало одной науки, книжных знаний. Здесь на помощь археологу должна прийти его верная подруга — научная фантазия. Подобно ветру, надувающему парус, она делает мысль исследователя крылатой. Такой подруги у Шелеха не было. Как-то на защите диссертации Сергей Иванович сказал фразу, которую многие его коллеги отнесли за счет полемического задора и неугомонного темперамента академика:

«Без живого дара поэзии трудно быть настоящим археологом».

Такого дара у Шелеха не было.

Человек совершенно незлопамятный. Лаврентьев не мог простить Шелеху одну недавнюю историю.

Не то в сорок девятом, не то в пятидесятом году, перед предстоявшей сессией Отделения исторических наук, в Эос приехали начальник республиканского Управления заповедников Гонимов и молодой историк, исполнявший обязанности секретаря Отделения. Они походили по раскопкам, посмотрели музей заповедника, потом встретились с Лаврентьевым.

Если бы не громкое имя академика, гости, судя по всему, высказали бы свои соображения более решительно. Но в присутствии Сергея Ивановича они были сдержанны.

— Многоуважаемый Сергей Иванович, — учтиво начал Гонимов, — я хотел бы узнать, не кажется ли вам, что в условиях сегодняшнего дня нет особой нужды копать древнегреческий город, когда вокруг лежит столько славянских поселений... И это на сегодняшний день...

— «На сегодняшний день» — не по-русски сказано, — зло бросил Лаврентьев.

— Прошу прощения, — продолжал Гонимов, — я говорю о том, что раскопки Эоса сто́ят немало. Мы вот советовались с хранителем заповедника, и он такого мнения, что на сегодняшний день... то есть, простите, сегодня... целесообразней использовать деньги на актуальные раскопки...

— «Актуальные раскопки»! — захохотал Лаврентьев. — Термин-то какой! Несусветная тарабарщина! Уж не ваше ли это открытие, Остап Петрович? — Прищурив глаз, Сергей Иванович презрительно посмотрел на Шелеха.

Сконфуженный Шелех после ухода гостей пытался оправдываться, ссылался на какую-то статью профессора Скоробогатова, и в кабинете хранителя долго еще громыхал Лаврентьевский баритон.

Сергей Иванович вышел совершенно взбешенный и по дороге домой решил было, что никогда больше не подаст руки Шелеху. Но, начав успокаиваться, Лаврентьев подумал о слабостях натуры иного человека, который, подобно Шелеху, может быть храбрым на войне, но трусит перед начальником Музейного управления.

В самый канун академической сессии в Эосе вдруг появился профессор истории Скоробогатов.

Лаврентьев был с ним почти незнаком, но хорошо наслышан, что этот хваткий человек в ученом мире известен своим умением ладить со всеми. А таких людей Сергей Иванович недолюбливал.

В первый же вечер, усевшись напротив Лаврентьева и облокотившись о ручки плетеного кресла, Скоробогатов доверительно изложил академику цель своего приезда. Оказывается, у него уже давно созрела новая гипотеза. Раз в Эосе, кроме греков, жили скифы и царем Эоса, пусть недолго, но был Пилур, то почему бы, восстанавливая справедливость и исправляя ошибку, не интерпретировать его как скифский город? А скифы могут оказаться предками славян...

— Вы понимаете, дорогой Сергей Иванович, как это актуально?

— На сегодняшний день? — осведомился Лаврентьев. В нем уже закипало бешенство. Он встал.