Белая Башня

– Я, конечно, помогу и с гробами, и с портнихой, и телегу с лошадью достану. Но уехать не могу. Этот дом принадлежал ещё моему отцу, а основал гостиницу мой дед. Сюда столько вложено заботы, столько пота пролито, что мои предки не подадут мне руки на Белом Пути, если я брошу всё это. Да и не хочу я никуда уезжать. Пройдёт какое-то время, и Лоннэй станет прежним тихим и спокойным городом. Я подожду. А вот детишек забирайте, если они согласны, – старому трактирщику тяжело дались эти слова, поскольку он всей душой прикипел к сироткам.

– Я останусь с дедушкой! – решительно проговорила Шайла, которая, как обычно, сидела в обнимку с Мэйлинн. – Я его не оставлю. Кто же по хозяйству-то ему поможет?

Из глаз трактирщика брызнули слёзы, которые он попытался скрыть, отвернувшись и начав перебирать какие-то безделушки. Мэйлинн тоже глотала слёзы: до сих пор она убеждала себя, что и мэтр Бабуш, и дети отправятся с ними хотя бы до Найра. Она чувствовала, как предстоящее расставание раздирает ей душу. Глаза Шайлы оставались сухими, хотя она и очень страдала от предстоящего расставания. Она, не отрываясь, глядела на Бина, но тот был поглощён вознёй с Астуром, пытаясь этим заглушить душевные терзания.

– Вы побудете ещё с нами? – глухим голосом спросила Шайла.

– Мы будем с вами до самого вечера, дорогая! – обняла девочку лирра. – Чем бы ты хотела заняться сегодня?

– Расскажите мне как можно больше о том, как вы жили в детстве, – попросила Шайла. – О своих семьях, о своих друзьях, о том, где вы жили. Я хочу больше узнать о школе лирр и о Латионе.

– Хорошо, – чуть подумав, согласилась Мэйлинн. – Поговорим об этом.

Мэтр Бабуш тем временем примерно на час исчез из дома, чтобы, вернувшись, сообщить о том, что он нашёл и гробы, и телегу, и даже лошадь. Также он принёс кусок тонкой эластичной материи, цветом довольно близко похожим на цвет кожи.

Мэйлинн взялась за шитьё. На удивление оказалось, что и эту премудрость воспитанницы Наэлирро осваивали в должном объёме. За шитьём плавно текла беседа. До самой поздней темноты то Мэйлинн, то Бин рассказывали какие-то истории из своего прошлого. Шайла с одинаковым вниманием слушала как истории об обучении Мэйлинн в Наэлирро, так и истории о семье Бина, о его мальчишеских проделках на улицах Нового города. Мэтр Бабуш, который с возвращением королевской армии перестал быть старостой квартала, всё это время находился рядом, то слушая рассказы, то хлопоча по дому.

Лишь когда стало уже совсем поздно, Бин и Мэйлинн вынуждены были проститься со стариком и двумя детьми, ставшими им почти родными. Было пролито неимоверное количество слёз, были произнесены все возможные клятвы, начиная от обещаний никогда не забывать, заканчивая заверениями в будущих встречах. Никто не мог решиться первым прервать эти прощания, поэтому они затянулись на продолжительное время. Наконец Мэйлинн, собравшись с последними силами, напоследок поцеловав всех троих в щеку, решительно направилась прочь от гостиницы. Бин, также расцеловавшись, бросился ей вдогонку. Он взял лирру под руку, и они быстрым шагом пошли к дому Каладиуса, ни разу не обернувшись. Ночь скрывала крупные слёзы, которые текли по их щекам.

***

– Стоять! Кто, куда и зачем? – бородатый кирасир решительно преградил дорогу раздолбанной телеге, которую тащила худющая печальная кобылка.

Как и ожидалось, у городских ворот стояли солдатские кордоны. Кирасиры старались близко не подходить, но, тем не менее, довольно дотошно всматривались в выезжающих, пытаясь обнаружить признаки болезни. Не избежала этой участи и телега, гружёная двумя грубыми гробами из едва оструганных досок. На телеге сидели двое – старик с посеревшим от скорби лицом и потерянного вида малец, едва ли лет двадцати. Старик, правивший лошадью, послушно натянул поводья, и флегматичная животина так же послушно встала.

– Сосновские мы, – глухо проговорил старик. – И возвращаемся, стало быть, обратно в Сосновку. Вот везу двух своих сынов… Дьявол дёрнул направиться на рынок аккурат перед этим… как его… карантиром. Поехали вчетвером, а возвращаться выпало уже вдвоём. Асс-несправедливец прибрал двух старших, толковых, а оставил меня-старика, да младшего-идиота. Весь мор, почитай, пережили, а на днях-то уж померли…

– Не возводи напраслину на Асса, отец, – подходя, заговорил второй стражник, видимо, философ в душе. – Чёрный Асс – он, считай, и есть справедливость. Что смерть, что болезни одинаково уравнивают всех – и старых, и малых, и богатых, и бедных. Старый вояка Асс просто мечет кости, не выбирая себе ни любимчиков, ни постылых. То, что тебе выпало жить – за это благодарить надобно, а не хулить.

– Прости, мил человек, – старик утёр выступившую слезу. – Я – человек неграмотный, таких вещей не разумею. Прости мне горе родителя, пережившего собственных детей.

– Да чего там, отец, не винись. Я скорблю о твоей утрате. Пропусти их, Понюха, – обратился он к бородачу. – Видишь, чистые они.

– Проезжайте, – махнул рукой, отходя в сторону, тот, кого назвали Понюхой.