Белая береза

— Это верно, может и не разбить, — согласился Озеров. — Дзот есть дзот… Но если даже его не разобьют, мы его возьмем! Ты хорошо осмотрел подходы к высоте?

— Хорошо, товарищ майор…

— Видел взлобок вроде вала на склоне?

— Его хорошо видно.

— Теперь слушай и мотай на ус! — продолжал Озеров, сделав порывистое движение всем корпусом вперед. — Одной ротой ты должен ударить на рощицу… Вот эту, видишь? Другой ротой — на высоту. От нашего оврага до высоты примерно триста метров. Если после артподготовки подниматься в атаку отсюда, мы не успеем дойти — немцы очухаются и пустят в ход пулеметы, особенно в дзоте, если он уцелеет…

— Нет, не успеем, — согласился Шаракшанэ. — Бежать в гору, да и снег глубок…

— Но мы перехитрим немцев! — со стиснутыми зубами, сдерживая голос, сказал Озеров. — Сколько будет до того взлобка на скате высоты? Метров сто или побольше? Так вот, не дожидаясь конца артподготовки, одна твоя рота должна достигнуть взлобка и приготовиться там для атаки. Таким образом, останется преодолеть только около двухсот метров до дзота.

— Побить могут, — вздохнув, заметил Шаракшанэ.

— Кто? Кого?

— Своя своих.

— Чепуха! Убежден, что ни один снаряд, ни одна мина не упадут ближе этого взлобка! Наши артиллеристы ошибаются, но это отличные артиллеристы! Надо им верить! И надо учить солдат без всякой боязни прижиматься к своему огню!

Опять переждали грохот взрывов за оврагом.

— А дальше все дело в быстроте и натиске нашей атаки, — продолжал Озеров. — Пока немцы, побитые и оглушенные, успеют схватиться за оружие, наши солдаты должны быть на высоте! Надо идти в атаку от взлобка со всей силой, со всей яростью! Меньше двухсот метров! Меньше двухсот! Да неужели мы упустим одну-две минуты и дадим немцам возможность взяться за оружие? Не дадим!

Озеров быстро поднялся.

— Все ясно? Действуй!

Боевой приказ майора Озерова, как только он был произнесен, немедленно стал приказом родины и с необычайной быстротой совершил путь через комбата, командиров рот, взводов и отделений к солдатам… Стоило Озерову произнести несколько слов приказа — и сложный, хорошо сработанный командно-политический аппарат полка мгновенно пришел в привычное рабочее движение, направленное к одной цели. Через полчаса боевая задача была известна каждому солдату, где бы он ни находился в это время: на батарее, в пути, в цепи под любым кустом…

Солдаты лежали в овраге на истоптанном снегу, среди помятого кустарничка. Они истомились, ожидая, когда придется идти в бой, озябли и проголодались. Готовясь к атаке и не надеясь на обещанный старшинами горячий обед, они с жадностью уничтожали НЗ, то есть неприкосновенный запас, который расходуется в исключительных случаях. Грызя мерзлые куски хлеба и сухари, прожевывая мясные консервы с ледком, они разговаривали негромко, с тем спокойствием и бесшабашностью, которые известны только солдатам — и то в особые минуты.

— Чем все это нести на себе, так лучше в себе!

— Ешь, покамест живот свеж!

— А если ранят в живот? Ты об этом подумал?

— Видать, ты за меня об этом подумал… За это тебе большое спасибо. Может, консервы-то мне отдашь, а?

— Одинаково хорошо: что в пустой попадет, что в полный…

— Нашли о чем говорить!… Тут о деле надо…

— Главное, братцы, вовремя добежать до дзота!

— В бою, брат, все главное…

— Да, дзот у них здесь, говорят, здоров!

— Знаешь, всякая коза на горе выше коровы в поле.

…Лейтенант Матвей Юргин лежал под кустом крушины и, вопреки всегдашней привычке в бою, неохотно прислушивался к разговорам солдат, совсем другое занимало сейчас его ум и сердце. Странное ощущение не покидало Юргина: ему казалось, что над землей все еще держится легкая морозная заря, которая поднялась сегодня в час его знакомства с Леной. Да, это было очень удивительно. До 14.00 оставались считанные минуты, солнце уже обходило Барсушню стороной, точно зная, что над ней скоро вновь загрохочет бой, серенькой дымной мутью замутился короткий день, потух искристый иней на деревьях, а Юргину, несмотря на все это, казалось, что утренняя заря все еще наполняет мир розовым светом… Никогда Юргин не ощущал такой странной остановки времени, никогда! Но как Юргин ни любил всякое движение, означавшее жизнь, он был приятно взволнован такой остановкой. Это помогало ему и сейчас хорошо видеть то, что происходило сегодня несколько часов назад. Он видел, как торопливо говорит Лена, вскидывая заиндевелые брови и ресницы, как по-ребячьи обкусывает краюшку хлеба и орудует в котелке ложкой… Ощущение непрекращающейся утренней зари сливалось у Юргина с ощущением неутихающей утренней свежести и бодрости во всем теле. Он чувствовал себя таким, точно в первые минуты после побудки, когда человек, сроднившийся с солдатской службой, во многом схож со стальной пружиной.

Подошел политрук роты Гончаров — веселый курносый человек с живыми серыми глазами, о котором говорили, что его кашей не корми — дай только побольше фронтовых хлопот и забот. Аккуратно подвернув полы полушубка, он лег на снег рядом с Юргиным и положил перед собой резиновый кисет.

— Закуривай!